После исторического призыва Абдуллы Оджалана, прозвучавшего 27 февраля, Рабочая партия Курдистана (РПК) объявила о решении распустить свои ряды. Это решение было обнародовано 12 мая, после последнего съезда, и до сих пор продолжает вызывать бурные общественные дискуссии. Многие задаются вопросом о причинах роспуска, о том, как будет выглядеть следующий этап, и о том, как государство отреагирует на эти важные шаги.

На фоне скептицизма в отношении позиции государства РПК подчеркнула необходимость проведения правовых реформ для полного прекращения вооруженной борьбы. Освободительное движение также заявило о необходимости установления истины о том, что происходило в ходе борьбы, занявшей десятилетия.

Несмотря на недавние заявления представителей курдской партии, неспособность властей предпринять какие-либо конкретные шаги вызвала критику и широкие дебаты в общественной сфере. Различные группы общества начали выражать обеспокоенность бездействием, говоря, что такую историческую возможность нельзя упустить, и призывая государство действовать без промедления.

Социолог Энгин Сустам дал развернутое интервью ANF, прокомментировав происходящие события. Предлагаем вашему вниманию первую часть нашей беседы.

- РПК завершила этап вооруженной борьбы за права угнетенных, но, учитывая наследие Османской империи и Турецкой республики, сейчас начинается новый этап сопротивления. Как следует интерпретировать этот новый процесс с исторической и современной точки зрения? Как могут выглядеть новые сферы борьбы в ближайшем будущем?

- Если позволите, я хотел бы ответить на ваш вопрос, опираясь на коллективную память, как социолог. Совершенно очевидно, что вооруженная борьба, или, говоря академическим языком, партизанская война, которая шла в горах, уже достигла определенной точки. Поэтому решение, о котором объявила РПК, не вызывает особого удивления в сегодняшних условиях.

На самом деле, начиная с 1993 года, курдское движение часто стремилось к диалогу, предлагая подобные решения, и это случалось даже в периоды интенсивных военных действий. Партия постоянно выносила на повестку дня вопрос о мирном урегулировании, заключая односторонние соглашения о прекращении огня. Это было во время правления президента Тургута Озала. В 1993 году в ливанской долине Бекаа был инициирован процесс прекращения огня, в котором участвовал и лидер Патриотического союза Курдистана (ПСК) Джалал Талабани.

После смерти Озала вооруженный конфликт возобновился, что было вызвано активизацией глубинного государственного аппарата. Власти начали реализовывать стратегию специальных военных действий, особенно при правительстве Тансу Чиллер. Эта стратегия включала в себя расправы, эвакуацию деревень, похищения, пытки и принуждение населения к миграции. Курдский регион оказался в эпицентре насилия – так действовали колониальные губернаторы, служащие интересам глубинного государства.

Конечно, наибольший риск заключается именно в том, что у многих отложился такой опыт. Если вспомнить последнюю спираль насилия в 2015 и 2016 годах, то психологическим барьером на сегодняшний день остается тот факт, что подобные процессы были односторонними, и государству никогда не доверяли по-настоящему. Подавляющее большинство курдов серьезно относятся к решениям освободительного движения и словам г-на Оджалана, но отсутствие доверия к государству по-прежнему мешает переменам.

И теперь, вместо того чтобы сделать конституционный шаг вперед, власти по-прежнему уделяют приоритетное внимание милитаризации региона и ближайших территорий. Они продолжают использовать милитаристскую лексику, а во многих районах, в том числе в зонах обороны Мидии, где партизаны провели 12-й съезд под давлением продолжающихся военных операций, по-прежнему тлеют конфликты. Этот фактор остается одним из самых опасных аспектов ситуации на сегодняшний день.

Я хотел бы подчеркнуть, что обе стороны должны выполнить свои обязательства по установлению мира. Курдское движение сделало самый важный шаг в рамках своих возможностей и, приняв историческую ответственность, стремится выйти за поле конфликта. Но будет ли государство, как и в прошлом, продолжать преследовать партизан, которые сложат оружие? Эти риски могут нанести серьезный ущерб.

Например, можно обратиться к примеру FARC в Колумбии. В 1998 году, а затем во время правления президента Хуана Мануэля Сантоса в 2016 году (правоцентристское правительство) были предприняты значительные шаги по установлению мира. Однако, в 2019 году при новом президенте Иване Дуке урегулирование приостановили, и подразделения FARC вернулись к вооруженной борьбе. Это говорит о том, насколько хрупким может быть мир, если одна из сторон не выполняет свои обязательства.

- Как может развиваться урегулирование или новый этап диалога в Турции? И что необходимо для того, чтобы такой процесс мог закончиться благополучно?

- Несмотря на то, что мирные процессы и прекращение вооруженных конфликтов неизбежно связаны с политическими рисками и возможностью возобновления столкновений, сегодня курдский вопрос можно понимать совершенно по-новому. Мы больше не говорим о восставшем населении, возглавляемом партизанами или интеллигенцией, как это было в начале XX века. Сегодня мы говорим об обществе, которое вышло на другой уровень, обществе с политическим сознанием и практическим опытом во всех областях.

Я убежден, что курды должны играть активную роль в диалоге, особенно на арене дипломатии, требуя конституционных гарантий, прав на язык и идентичность. Этот вопрос не должен рассматриваться, как угроза, а любые конфликты должны решаться дипломатическим путем. Чтобы предотвратить провокации, включая расистские нападения, которые могут помешать переговорам, курдам необходимо потребовать присутствия нейтральных международных наблюдателей с конституционным мандатом.

Вы не можете выбирать, с каким правительством заключать мир. Оно может быть правым или левым. В Колумбии мир был заключен с правым правительством. Но вы можете и должны настаивать на том, чтобы урегулирование и вопрос о свободе народа пользовались конституционной защитой. Турция долгое время управлялась в условиях переворотов и доминирования правых и крайне правых партий. Будь то кемалисты, исламистские консерваторы или ультранационалисты, эти силы всегда обладали реальной властью.

Мы должны признать, что заключить мир с теми, кто был сформирован под влиянием нарратива турецкого национализма, будет непросто. Конечно, у курдов есть свои травмы, вызванные десятилетиями насилия и колониальных репрессий. Это нельзя игнорировать.

Поэтому самый важный первый шаг должен исходить от правительства: необходима демилитаризация региона. Затем нужно открыть путь для невоенного, гражданского политического участия, например, прекратить практику силовых назначений, когда правительство отдает своим сторонникам должности смещенных мэров, и освободить политических заключенных. Государство должно отказаться от применения военной силы во всех смыслах. Следует предпринять немедленные шаги, чтобы гарантировать обстановку ненасилия, и я считаю, что международная мирная конференция с участием делегаций из стран мира, представителей различных институтов и деятелей культуры могла бы внести большой вклад в этот процесс.

Прекращение полномочий мэров, получивших свои места решением властей, ликвидация системы сельской стражи и отмена законов, введенных после попытки переворота 15 июля и напоминающих о чрезвычайном положении, также жизненно важны. Самое главное – конституционные гарантии для постконфликтного этапа, который уже начался с решения сложить оружие, могли бы стать одним из самых значимых демократических ответов в истории Турции.

Далее урегулирование неизбежно перерастет в более широкие требования, касающиеся языковых прав, идентичности, равного гражданства и децентрализованной модели местного управления. Однако, остается ещё один открытый вопрос: действительно ли Турция готова к миру?

Этот процесс, который пока даже не имеет четко определенного названия, естественно, несет в себе определенные риски, как мировоззренческие, так и политические. Помимо постоянной тревоги о том, что ситуация может измениться в любой момент, чего явно не желает никто, этот процесс уязвим для возобновления конфликта. Это вывод, основанный на прошлом опыте, но он также глубоко связан с тем, что турецкие власти до сих пор не предприняли ни одного серьезного или заслуживающего доверия политического шага.

Как я уже говорил, курды всё ещё не могут полностью доверять государству, его законам, институтам или механизмам. Это недоверие сохранится естественным образом до тех пор, пока мы не увидим практических результатов. Исторически сложилось так, что доверие к государствам не имеет под собой никакой основы. К сожалению, мировая история дает слишком много примеров, подтверждающих это мнение. Я не говорю, что «мы обязательно должны доверять государству». Я говорю о том, что этот вопрос должен быть закреплен в институциональных рамках.

Конфликтные ситуации начались ещё со времен Лозаннского договора. Возможно, первым серьезным шагом на пути к преодолению взаимной неприязни будет полное осознание этого факта. Существуют сотни насильственных практик и колониального опыта, которые привели курдов к недоверию к государству, и эти практики не забыты по сейдень.

Вероятно, в свете всего этого вопросы в духе «почему партизаны объявили о роспуске партии?» или «почему курдское движение прекратило вооруженную борьбу?», будут продолжать широко обсуждаться.

- Некоторые даже выступают против возможности того, что этот процесс может перерасти в настоящее урегулирование. Как следует реагировать на эти мнения?

- На мой взгляд, гораздо важнее не просто выработать позицию против этих мнений, нужно обеспечить, чтобы все курдские настроения были услышаны на демократической основе. В то же время необходимо приложить усилия для преодоления политической паранойи, которая существует в турецком обществе.

Мы, конечно, живем в странное и необычное время. Я внимательно наблюдал за тем, как две группы меньшинств, как с турецкой, так и с курдской стороны, выступают против решения сложить оружие и, как ни странно, теперь находятся в одном лагере. Одна из них – это часть турецкого общества, которая наживается на антикурдской ненависти и приняла расизм, как собственный идеологический долг. Другая – те, кто не доверяет государству и выступает против решения РПК сложить оружие, не выдвигая никаких официальных требований, или просто известен своей враждебностью к освободительному движению.

Эти же группы, которые были настроены против курдского движения даже тогда, когда оно вело вооруженную борьбу, продолжают выступать против него и сегодня, даже когда сам народ выступает за мир и отвергает перспективу продолжения конфликта. Каждый день они наводняют социальные сети экстремистскими комментариями, выдавая себя за экспертов. Тем не менее, я считаю, что это естественное развитие событий. Этот процесс будет развиваться благодаря дебатам, которые продолжаются с разной динамикой. Это неизбежный ход событий.

Дискуссии говорят о том, что в мире нет ничего строго черного или белого. Существует бесчисленное множество оттенков, ярких и серых зон, которые помогают нам лучше понять политическую реальность. С одной стороны, мы видим общество, воспитанное на ненависти и антикурдскомдискурсе. С другой – курдское общество, пытающееся дышать под гнетом этой глубокой неприязни, и это общество, полностью утратившее доверие к системе.

Между этими группами, естественно, будут идти самые напряженные дебаты. Это похоже на то, что мы видим сегодня в Израиле: не все израильтяне поддерживают войну. На улицах можно наблюдать заметное оппозиционное движение, которое ежедневно протестует и высказывается против крайних расистов, выражая желание жить бок о бок с палестинцами.

Я считаю, что это отражает глобальный климат нашего времени, в том числе в эмоциональном измерении. Мы живем в эпоху авторитарных режимов, склоняющихся к глобальным ультраправым тенденциям и взглядам. Это период, когда фашизм снова институционализируется, пуская корни в менталитете всех обществ.

Если проанализировать, что происходило в Турции в течение последнего десятилетия, становится ясно, что мы живем далеко не в демократической стране. Поэтому при обсуждении курдского вопроса приоритет должен заключаться не в том, чтобы не усугубить чью-то политическую или институциональную травму. Приоритетом должно быть развитие радикальных, институциональных и социальных практик и гарантий, направленных на решение проблемы, порожденной колониализмом.

Хотя это может быть не очень заметно в сегодняшнем смутном политическом климате, в Турции много людей, которые поддерживают мир и хотят участвовать в диалоге. Сирри Сурейя Ондер был одним из них. Так же, вероятно, будет формироваться и почва для новой фазы борьбы.

Среди курдов также найдутся те, кто не захочет поверить в то, что освободительное движение увидело возможность желанного мира и поэтому распустило свои подразделения, действуя в одностороннем порядке. Похоже, что это политическая ситуация, которую необходимо обсуждать и решать в самом курдском обществе. Например, мы видим весьма позитивную реакцию, поступающую со всех фронтов – от Демократической партии Курдистана (ДПК), Патриотического союза Курдистана (ПСК), Партии «Демократический союз» (ПДС) и др.  Заявления о готовности внести свой вклад в этот процесс, дискурс в социальных сетях, похоже, отражают нечто иное, что, вероятно, связано с определенными мировоззренческими переломами.

В Турции разгорается паранойя, в то время как курды продолжают испытывать глубокое недоверие к системе. Те слои турецкого общества, которые сформированы фобией и ненавистью, особенно ультраправые, не склонны поддерживать урегулирование из-за психологических барьеров, обусловленных их националистическим мышлением. Я говорю это не только в отношении Партии националистического движения (ПНД), но и потому, что сейчас мы сталкиваемся с новым поколением ультраправой молодежи – явлением, выходящим за рамки ПНД.

Отрицание, особенно со стороны кемалистских секуляристов, настолько ужасающе, что вызывает в памяти образ священников, выносивших приговоры в судах средневековой инквизиции. Это патологическое явление, показывающее, насколько запутанным стал курдский вопрос. Ирония заключается в том, что в то время как курдский регион остается своего рода колонией, в Турции раздувается странная паранойя о том, что именно Турецкая Республика раздроблена и колонизирована «империалистами» (в данном случае имея в виду исключительно антиамериканские настроения). Всё это только усугубляет остроту ситуации.

На данный момент, похоже, нам нужны не самопровозглашенные историки из социальных сетей, а ученые, которые будут глубоко изучать историческую память и курдский вопрос в рамках реформы образовательной программы. Потому что это не просто столкновение между двумя институциональными структурами; путь вперед можно отыскать только благодаря совместной инициативе всех вовлеченных политических и социальных субъектов.

- Как РПК воспринимает новый этап, несмотря на критику? Каков взгляд партии на текущий момент?

- Курдское движение – это многогранное явление с различными измерениями: вооруженная борьба, социальный проект, национальные устремления и своя позиция в глобальной политике. Насколько я понимаю, этот мирный процесс не интерпретируется исключительно в рамках Турции; он также охватывает весь Ближний Восток.

Последние события в Рожаве говорят о том, что освобождение этого региона и его опыт автономного самоуправления могут дать значимый ответ на курдский вопрос в Турции. Некоторые социальные требования теперь должны быть согласованы с миром в различных областях.

Курдское движение очень четко заявило: «Мы решили сложить оружие, чтобы помочь создать необходимые условия для мира в обществе и совместного процветания без конфликтов». Но это не означает отказа от определенных свобод и преклонение перед сувереном, как в «Левиафане» Томаса Гоббса. Это не означает отказа от свободы в пользу правителя. Это означает следующее: ради стремления курдского народа к миру и устранения условий для насилия мы воздерживаемся от актов насилия против этого государства, стремясь к демократической обстановке.

Другими словами, государству пришло время перестать вести себя как агрессивная макиавеллиевско-левиафановская сила, которая управляет народом посредством насилия и наказания, и вместо этого заключить мир как со своим собственным обществом, так и с курдами. Заключить мир с собственным обществом означает положить конец господству государственного суверенитета, который порабощал турецкий народ ненавистью, риторикой о «внутренних врагах» и бесконечными заявлениями о терроризме на протяжении десятилетий.

Для этого необходим радикально демократический процесс, который изменит мировоззрение общества и послужит средством просвещения. Государство не может сделать это самостоятельно. Его роль должна заключаться в том, чтобы гарантировать урегулирование и примирение, навсегда отказавшись от механизмов репрессий и запугивания.

В то же время, как вы, несомненно, согласитесь, война нанесла серьезный ущерб восприятию с обеих сторон. Она оставила после себя чувство истощения и травму. Самый простой пример – насилие и попытки самосуда в отношении «Амедспора» со стороны фанатов «Бурсаспора» в Бурсе. Это доказательство того, что диалог не будет легким.

Курдский вопрос коснулся всех сфер жизни страны, от экономики до военных действий, от общества до образования. Решение этой проблемы также будет способствовать урегулированию всех этих областей. Однако, конечно же, курдский вопрос, похоже, будет существовать в новой форме борьбы, как вопрос статуса и равного гражданства.

Если путь к демократической гражданской политике будет открыт, если фактор военного и гражданского давления и авторитарные ограничения снимутся, я уверен, что курды смогут залечить свои травмы, а турки – побороть давнюю паранойю. Тогда путь к диалогу может быть открыт даже для тех ультранационалистических групп, которые превратились в патологическую оппозицию.

Конечно, это нелегкие задачи. Возможно, мы переживаем ещё более сложный период, чем тот, когда на Ближнем Востоке разгорелись первые искры вооруженного сопротивления. Волна ненависти и физических нападений на курдов захлестывает нас, особенно если учесть джихадистские военизированные группировки, действовавшие во время гражданской войны в Сирии. Нокажется, что курдское движение стоит на историческом пороге, пытаясь открыть путь к миру в обществе через альтернативный способ борьбы, опираясь на собственный опыт и память.

Это движение с глубокой памятью. Я имею в виду, что его история хранит опыт таких фигур, как Бедир Хан, Симко и Сеид Рыза; это долгий путь от Османа Сабри до Мусы Антера. В то же время движение опирается на работы Валлерстайна, Негри и Букчина в своей философско-исследовательской деятельности. Возможно, если оставить в стороне тех, кто говорит без учета геополитического позиционирования, можно утверждать следующее: роспуск РПК может означать конец эпохи, но также, потенциально, конец её противников.

РПК полностью изменила взгляд на вопрос столетней давности

Возвращаясь к вашему вопросу, возможно, с более точной и глубокой точки зрения: проблема курдского вопроса, возникшего как следствие столетия отрицания и насилия в рамках этоса турецкого национализма, сейчас вышла на новый этап. Мы стали свидетелями момента, когда организованная сила, прибегавшая к вооруженной борьбе в качестве необходимого ответа на угнетение, решила распустить свои подразделения, чтобы открыть путь к гражданским и демократическим способам решения.

Как социолог, который был свидетелем нескольких фаз этой динамики, я могу сказать следующее: РПК, возникшая как движение, пользующееся широкой поддержкой, принимаемое многими, вызывающее эмоциональный отклик у людей и групп общества и даже вызывающее возражения в некоторых кругах, тем не менее воплощала в себе выраженное стремление к миру. Как и многие курдские движения до неё, она выражала волю народа, стремящегося к свободе и требующего равного гражданства.

За последние пятьдесят лет Рабочая партия Курдистана коренным образом изменила взгляд на этот вопрос, сохранявшийся со времен Османской империи. Реакционеры, которые продолжают интерпретировать проблему через узкие рамки «успеха и неудачи» или через абстрактный геополитический институциональный анализ, не в состоянии понять всю значимость случившейся трансформации.

Вопрос, который задают все и каждый, заключается в следующем: почему РПК сложила оружие в одностороннем порядке и как на это отреагирует государство? Очевидно, что сведение ситуации к узким националистическим чувствам, игнорирование практики курдского движения и его стремления к свободе (что не означает, что критика недопустима), а также претензии на исключительное право собственности на курдскую идентичность мало что дают в плане содержательного политического анализа или практического подхода.

Мир заключают между двумя вооруженными силами, и это требует определенного баланса; процессы урегулирования не всегда разворачиваются в соответствии с идеальными требованиями. Даже по сравнению с тем, что происходило на фоне попытки примирения в 2013 году, и с учетом нынешней авторитарной позиции Турции (хотя вопросы и критика, безусловно, обоснованы), очевидно, что недавний призыв Оджалана получил значительную общественную поддержку.

Курдский народ дал понять, что истощение пятидесятилетней войны требует нового прочтения проблемы. Турецкое общество тоже оказалось в водовороте этой усталости от конфликта.

Будучи древним народом, курды просто требуют соблюдения своих прав, желая пользоваться ими, как и все остальные, чтобы быть собой там, где они живут. Очевидно, что публичное выражение этих требований и их распространение на транснациональном уровне стало возможным благодаря экстраординарным усилиям курдского освободительного движения. И в дальнейшем борьба может продолжаться в гражданской сфере, через более активные дебаты, открытый диалог и конституционные гарантии.

Будучи антисистемным движением, курдская политическая структура инициировала этот процесс радикальным образом – с согласия и благодаря самоотверженности своего народа.

- Ещё один вопрос, поднятый после решения о роспуске, это попытка создать впечатление, что борьба подошла к концу. Действительно ли полувековая борьба РПК завершилась с принятием этого решения?

- Будучи народным движением, РПК существует во многих сферах и имеет широкие связи. Партия действовала, как общественное движение и вооруженная организация, она занималась правовой политикой, стала культурной силой, её представители участвовали в акциях гражданского неповиновения и интеллектуальной борьбе. Она также хранит историю и память революции и стала оплотом существования и сопротивления курдского народа. Сейчас сопротивление переходит в новую фазу.

Я думаю, что слово «конец», – это слишком упрощенная формула. В антисистемных движениях динамика борьбы меняется физически, но не исчезает до конца. С момента своего основания как революционной организации курдское движение не исчезло, но приняло новые политические миссии. Даже распустив свои ряды, оно не перестает существовать, но создает новые пространства в рамках развивающейся динамики борьбы.

Да, вооруженная борьба может закончиться, но это не значит, что закончилась борьба за свободу курдов. Речь идет о политической структуре, которая давно осознала ограниченность вооруженного сопротивления, ещё с середины 1990-х годов, и не смогла найти достойного партнера, с которым можно было бы взаимодействовать в правовых рамках. Теперь мы можем сказать, что партия превращается в лабораторию для нового вида сопротивления и социальных преобразований.

Поэтому, несмотря на определенные риски, я рассматриваю этот шаг позитивно и не хотел бы терять надежду. Как и многие другие, я зависим от решения этого вопроса. Как один из «Академиков за мир», тех, кого линчевали, увольняли с работы и вынуждали менять место жительства, я знаю, что такое изгнание. Но я также знаю, что опыт изгнания с родины – это реальность, которую разделяют все курды. Поэтому, конечно, у всех нас есть свои страхи и тревоги.

Пришло время политики, расширяющей возможности курдского языка

Одним из важнейших первых шагов на этом новом этапе борьбы станет полная демилитаризация региона. Это внесет значительный вклад в урегулирование. Политические шаги, направленные на возвращение беженцев в свои дома, помогут создать гражданские связи, основанные на глубоком демократическом опыте.

Теперь вместо того, чтобы говорить под грохот оружия, мы можем обсуждать тенденции свободы в рамках курдского вопроса и равный гражданский статус курдов в рамках гражданского и демократического пространства. И я говорю это, несмотря на всё государственное насилие, репрессии и контроль.

Возможно, пришло время настаивать и на другой области борьбы – сосредоточиться на политике, расширяющей возможности курдского языка, который был обозначен как необходимое условие культурного существования и дипломатический инструмент. Таким образом, роспуск РПК не означает отсутствия требований у курдов. Напротив, многие требования уже были озвучены и достигнуты, и это открывает новую арену для борьбы, чтобы курды моглинаконец укрепить достигнутые успехи.

Эта ситуация выходит за рамки желаний государства и за рамки дешевых определений «поражения», которые начали быстро использовать некоторые люди. Мы стоим на пороге новой эры, когда следующее поколение, пришедшее после РПК, начинает формировать свой собственный опыт.

Как общественное движение, оплот сопротивления, политическая организация и массовое движение РПК создала свою собственную стратегию и сформировала поколение, способное породить новое коллективное мировоззрение, которое может изменить Ближний Восток, Курдистан и Турцию. Это не означает, что что-то закончилось. Напротив, начинается другая, сложная борьба, связанная с диалогом о примирении – процессом, название которого ещё даже не произнесено.

В любых антисистемных социальных движениях их участники всегда меняют методы борьбы. Оружие никогда не было целью, оно было необходимостью. И сейчас они отказываются от этого метода контрнасилия.

Курдская организация стала международным народным движением

Опыт муниципального управления, накопленный в эпоху после 2000 года, и тот факт, что легальное политическое представительство курдов стало третьей по величине оппозиционной силой в Турции на сегодняшний день, показывают, что даже если РПК распадется, она всё равно сможет направить свою энергию в новое русло.

После революции в Рожаве в 2012 году практика автономии и конфедерализма стала единственной демократической моделью в Сирии. Сейчас очевидно, что курдское политическое движение в Турции послужит основой низовой демократической инициативы, которая сможет открыть путь в правовую сферу без насилия. Несмотря на все риски, это имеет решающее значение не только для решения курдского вопроса, но и для демократизации страны благодаря её собственной внутренней динамике.

Повторимся, что ни слова г-на Оджалана, ни решения, принятые на 12-м съезде РПК, вовсе не стали чем-то совершенно новым. Мы можем вспомнить аналогичные события в эпоху Озала. Мы имеем дело не с организацией, пристрастившейся к насилию, а с партией, которая использовала его как средство, но теперь, будучи участницей этой борьбы, приняла решение о самороспуске.

Это не означает, что события 1980-1990-х годов не будут подвергаться критическому осмыслению. Напротив, мы говорим о политической структуре, которая сделала видимой историческую несправедливость и вернула нам память о курдском вопросе. Партия подошла к насилию, как к инструменту в антиколониальных рамках.

Как вы знаете, до РПК существовало множество различных курдских национальных политических движений. От движений 1970-х годов РПК отличает то, что впервые в курдской истории она пересмотрела позицию по этому вопросу и перешла к транснациональной стратегии, став трансграничной партизанской организацией и основополагающей силой коллективной общественной, политической и культурной памяти.

Возьмем, к примеру, Демократическую партию Курдистана (ДПК). После более чем шестидесяти лет вооруженной борьбы она добилась политических успехов вместе с Патриотическим союзом Курдистана (ПСК). Это произошло после падения Саддама Хусейна в 1990-х годах, открыв путь к созданию федеративной автономии в Курдистане, поспособствовав сохранению деколониальной памяти и положив начало постконфликтной эпохе.

В этом смысле курдское движение в Турции вышло за рамки традиционной организации. Благодаря своей институциональной, культурной и политической тактике партия превратилась в транснациональное и международное народное движение. В то же время она открывает путь для гражданской политики и закладывает основу для диалога в обществе.

Процесс роспуска также заставляет нас пересмотреть вопрос о том, возможен ли диалог сторон, вовлеченных в вооруженный конфликт, помимо использования оружия. С этого момента речь должна идти не о вооруженном противостоянии, а о гражданской политике, основанной на стремлении к миру.

- В декларации съезда содержится решительный призыв к социалистам, которых просят присоединиться к совместной борьбе. Возможно ли такое сотрудничество?

- Возможность совместной борьбы существовала всегда, и, конечно, она существует и сейчас. Вопрос в том, готовы ли к этому социалисты, живущие в Турции. Я считаю, что только когда мы перестанем выкрикивать «да здравствует!..» или «долой то или это», другими словами, когда мы выйдем за рамки лозунгов и агитации и вместо этого превратим улицы в пространства мира и социальной солидарности, пространство для совместной борьбы откроется само собой.

Оцените ситуацию в Рожаве. Пространство для совместной борьбы существует. Множество различных групп действуют вместе, сражаясь против насилия, авторитаризма и фашизма, и не все из них – социалисты или левые.

Главный вопрос заключается в следующем: когда турецкие левые вырвутся из своего ориентированного на национальное государство ресентимента? Если они смогут взглянуть на Курдистан не через призму «Национального пакта» (Misak-ı Milli), а анализируя рамки общего гражданства и автономии, тогда, я думаю, они больше не будут откладывать освобождение курдов до какой-то будущей революции или далекой весны.

На данном этапе, возможно, было бы полезно проследить историческую траекторию. Быть может, нам следует рассматривать курдское движение, как последнее радикальное, повстанческое, вооруженное движение. Теперь мы должны задаться вопросом, возможно ли подлинное пространство для совместной борьбы, и пусть будущее ответит на этот вопрос.

Прежде всего, необходимо, чтобы сами курды пришли к коллективному решению о совместной борьбе. Конечно же, на такой платформе будет поддерживаться взаимодействие с турецкими, арабскими и персидскими демократами и левыми. В любом случае нужно помнить, что перед нами долгая политическая история, включающая в себя множество курдских движений, начиная с 1960-х годов – таких как KUK, марксистская партия Rizgarî, Kawa, DDKO, DDKD, PSK и TKDP. Но в течение последних 45 лет курдская история продолжалась на примере РПК. И теперь, в рамках этой памяти, мы подошли к концу вооруженной борьбы.

Курдское движение появилось на свет благодаря духу поколения, воспитанного после переворота 1970-х годов – поколения, радикализированного и подавленного военным насилием, поколения, породившего антисистемные общественные и политические движения. Подобно Народно-освободительной армии Турции (THKO) ДенизаГезмиша, Народно-освободительной партии – Фронта Турции (THKP-C) Махира Чаяна или Коммунистической партии Турции/марксистско-ленинской (TİKKO) Ибрагима Кайпаккайи, чей анализ курдского вопроса остается актуальным и сегодня, курдская молодежь той эпохи встала на путь веры в антиколониальную свободу народа Курдистана. Она сделала это, находясь под сильным влиянием права на самоопределение наций, а также советских, китайских и геваристских революционных традиций.

Когда левые всего мира страдают, они подтверждают, что настаивать на социализме – значит настаивать на том, чтобы быть человеком

Если отбросить теории заговора, курдское движение было сформировано наиболее радикально настроенной фракцией поколения 1968 года, вскормленной духом палестинского сопротивления, а также антиколониальной борьбы в Алжире и Вьетнаме и интеллектуально возглавляемой такими фигурами, как Абдулла Оджалан и его товарищи – Хаки Карер, Мазлум Доган, Кемаль Пир, Сакине Джансыз, Рыза Алтун, Али Хайдар Кайтан и Джемиль Байык. Это движение родилось под влиянием поколения студентов, учившихся в турецких городах и глубоко вдохновленных социалистической борьбой той эпохи.

Это произошло не только в результате травмы, полученной во время военного переворота 1980 года, или пыток в тюрьме Амеда (Диярбакыра). Помимо прочего, возникновение этого движения – результат накопленной памяти всех курдских политических течений, существовавших с начала XX века, особенно тех, которые набрали силу после 1960-х годов.

Курдское политическое движение стало ареной трансформации, эпицентром долгосрочных перемен в курдских регионах. Оно радикализировалось в результате всех прошлых восстаний, переросло в антисистемную вооруженную борьбу, которая проникла глубоко в метафорические вены курдского общества, в конечном итоге присоединившись к глобальным левым.

Курды создали одно из крупнейших вооруженных движений в мире, с обширной социально-политической поддержкой и трансграничными международными связями. От Латинской Америки до Европы, от Африки до Восточной Азии движение налаживало связи со многими социальными и политическими сетями, от бразильского Движения безземельных рабочих до сапатистов в Мексике. Примечательно, что сегодня оно превратилось в мощное народное движение.

Это социологический и геополитический феномен, это наша реальность. За последние пятьдесят лет движение стало одним из самых обсуждаемых явлений современной нам эпохи борьбы. Я помню лекции Валлерстайна в начале 2000-х годов, в которых он уделял пристальное внимание курдскому освободительному движению, рассматривая его как системную оппозиционную силу, которая требовала серьезного анализа с участием европейских философов.

Мы говорим о чем-то, выходящем за пределы классических рамок политических движений, о совокупности событий со своими собственными историческими циклами. Конечно, то, что описал Валлерстайн, по сути не отличается от написанного им в соавторстве с Теренсом К. Хопкинсом и Джованни Арриги.

Ключевые идеи этой концепции, которая приобрела новое значение после распада Советского Союза, касались анализа исторической динамики между Французской революцией 1789 года и восстаниями 1968 года. И во многом, как мне кажется, эта динамика применима и к курдскому политическому движению, особенно в контексте классовой борьбы за свободу (тогда Валлерстайн внимательно следил за курдским движением, упоминая его в своих лекциях). Из этого анализа антисистемных движений я вынес следующее:

Одним из основополагающих элементов системной оппозиции (здесь имеется в виду капиталистическая система) является способность отдельных людей, групп или политических движений, критикующих доминирующие политические институты, предлагать альтернативные модели управления.

Поэтому, анализируя такое массовое политическое движение, как РПК, необходимо рассматривать его в двух аспектах, как движение вооруженного сопротивления и как общественное движение. Потому что в тех регионах, где действуют подобные структуры, оно предлагает комплексный социальный проект.

Будучи антисистемной силой, курдское движение не может быть проанализировано исключительно через призму права наций на самоопределение. Хотя оно, безусловно, представляет собой пример классовой критики колониальной системы, оно также предлагает ряд антисистемных предложений. Это движение, уходящее корнями в социалистическую традицию, выдвигает основополагающую форму управления, одновременно выступая с серьезной критикой современного этапа капитализма и нынешней глобальной системы.

Вот почему сегодня, в эпоху, когда левые всего мира серьезно пострадали и с трудом пытаются сформулировать сильный дискурс, они возвращают себе этот принцип: «Настаивать на социализме – значит настаивать на том, чтобы быть человеком».

Турецкие левые должны отказаться от риторики «старшего брата» ради совместной борьбы

Курдское движение не только организовывало сопротивление и восстания (серхильданы) со времен Османской империи, не только принесло политическое сознание своему народу, но и вышло за рамки долгосрочной национальной борьбы и сопротивления, превратившись в транснациональную силу. Тем самым оно способствовало принятию глобальных политических проблем населением, живущим в курдских регионах.

Сегодня женское движение обрело силу во многих частях Курдистана, экологические дискуссии проникли в нашу жизнь, а такие явления, как автономия, демократический муниципальный опыт, культурная деятельность и важные философские дебаты (это не только мое мнение, но и мнение Чомски, Негри, Грэбера, Хардта и Жижека) вышли за пределы курдского вопроса и стали предметом всеобщего интереса. Очевидно, что курдское движение оказало на это очень сильное влияние.

Несмотря на то, что это движение имеет корни в советском и китайском опыте, оно создало собственное антисистемное и антикапиталистическое пространство благодаря своей критике этих моделей. Стоит помнить, что стремление к революционным преобразованиям, которое оно подарило Рожаве, и огромный вклад курдов в глобальное левое движение продолжают оказывать влияние на события в регионе и мире и сегодня.

В регионе Рожавы диалог и возможности самоуправления, а также свободы, гарантированные структурами самоуправления в районах, освобожденных от диктатуры Баас, демонстрируют многослойный характер этой политики. Это ясно показывает, что сотрудничество и совместная борьба возможны только в том случае, если мы действуем сообща, на равных основаниях.

Кажется совершенно очевидным, что турецкие левые – по крайней мере, их значительное большинство, – должны отказаться от своей патерналистской риторики «старшего брата» и противостоять таким идеологиям, как кемализм и сталинизм, чтобы создать реальные союзы для совместной борьбы на равных. Конечно, и у курдского движения, и у турецких левых есть много недоработок, которые можно подвергнуть критике. Однако, бесспорно одно: курдское освободительное движение – это не обычная организация такого рода. Очевидно, что к этому явлению нельзя относиться, только как к движению, занимавшемуся вооруженной борьбой.

В интервью порталу Bianet в октябре 2024 года Майкл Хардт отметил то, что, как мне кажется, способствует решению вашего вопроса: «Курдское движение вдохновляет другие движения по всему миру». Он не говорит об этом легкомысленно, и он не один высказывает подобное мнение. Такие деятели, как Мюррей Букчин, Дэвид Грэбер и Антонио Негри до их ухода из жизни, а также Славой Жижек в разное время, высказывали подобные мнения.

Рискуя сослаться на крайние ориенталистские интерпретации или чрезмерно интерпретативную критику, я пытаюсь подчеркнуть, что глобальные связи курдского политического движения вышли далеко за пределы Курдистана.

Помимо организованного потенциала революционных структур в курдском регионе, движение также осуществило революцию умов в Рожаве и Турции (Северном Курдистане). Оно подарило Ближнему Востоку проект социального мира, сумело реализовать на практике общественный договор и расширить международную солидарность. Эта динамика помогла создать синтез, который позволяет нам высоко оценить философский и политический вклад курдов.

В 1990-е годы курдские отряды самообороны рассматривались, как классический партизанский центр, придерживающийся марксистско-ленинской идеологии. Сегодня, однако, движение осознало трансформацию и создает социальный договор, признающий власть рабочего класса. Курды выиграли выборы в более чем сотне муниципалитетов, создали систему сопредседательства и сформировали структуру, основанную на равенстве.

Это не авангардная группа или партия, пытающаяся захватить власть, как в Советском Союзе. Напротив, партия критически проанализировала советскую модель, трансформировалась в массовое антисистемное движение, авангард социального сопротивления. Теперь она вышла за рамки вооруженных восстаний и перестала быть повстанческой группой сопротивления, сложила оружие и стремится к взаимодействию с другими структурами.

Реальность такова, что по мере распространения этого опыта, создания региональных координационных связей для автономных коммун, формирования демократических и коммунальных советов по управлению эти практики получат повсеместное распространение.

Распространению гражданского опыта, созданию кооперативов и культурных мероприятий, а также появлению сильного по сравнению с 1990-ми годами политического сознания способствовал политический опыт в восстановленных курдских регионах (например, женское движение, модель коллективной работы, местные органы власти и т. д.). Более того, усилия по налаживанию общественного диалога в Рожаве без опоры на систему правосудия, посредничество или тюремные репрессии, а также развитие системы образования, прогрессирующей благодаря альтернативной педагогике, – все эти элементы говорят скорее о надежде, чем о пессимизме в эту новую эпоху.

- Считаете ли вы, что теперь курдское движение продемонстрирует свою силу в различных областях, в том числе и в плане совместной борьбы?

- Безусловно, это именно тот потенциал, о котором я говорю. Я хотел бы добавить, что пространство для совместной борьбы – это не только признание значимости курдского вопроса. Хотя позиционирование, безусловно, важно, как важны и общий язык, и поле солидарности, построенные вокруг антирасистской, антифашистской и радикально-демократической политики. Всё это может вывести курдское сопротивление на совершенно новый уровень.

Например, когда к убийствам женщин, разрушению окружающей среды, эксплуатации труда и гибели рабочих подходят через колониальный контекст курдского вопроса, становится легче признать, что это ещё и классовый вопрос перед лицом власть имущих. И в этих рамках можно строить совместную борьбу. В противном случае, честно говоря, я не верю, что политические игроки, которые откладывают решение курдского вопроса на какое-то послереволюционное будущее и всё ещё не могут рассматривать его, как вопрос свободы народа, смогут многое сказать о совместной жизни и диалоге.

Что необходимо, так это чтобы традиционные ортодоксальные левые, которые позиционируют себя не только в рамках классовой теории, но и учитывая угнетение женщин, проблемы экологии, память о геноциде, курдский вопрос и другие идентичности, создали форму борьбы, основанную на новом прочтении классового подхода. Я не имею в виду сталинские или маоистские подходы, но говорю скорее о потребности в новой классовой основе. Это не должно быть отложено до какого-то момента в будущем, это должно начаться сейчас. Такой шаг может открыть путь к новой политической общности. В то же время подобный подход может помочь турецким левым отойти от правых, национал-социалистических или кемалистских тенденций.

Я имею в виду своего рода признание, когда левые способны согласиться, например, с тем, что 19 мая – это дата резни понтийских греков. Но на этом пути помехой будут крайние националистические, реакционные интерпретации на местах и некоторые левые, всё ещё остающиеся в ловушке паранойи по поводу национального разделения.

Возьмем, к примеру, убийства женщин по признаку пола: с каждым днем их число растет с ужасающей скоростью. В Курдистане мы видим следы военизированных формирований (сельских стражей) или аппарата безопасности под налетом санкционированного государством насилия. В случае с Рожин Кабаиш мы увидели, как похищают и убивают молодых женщин, студенток университетов, девочек.

Возможно, язык этой новой эпохи, наречие новой политики должно быть создано на базе борьбы, которая учитывает все эти сферы. Организация должна возникнуть на основе этих реалий, зародиться на улицах и обрести силу сопротивления. Стремление к реализации своих прав и желание справедливости должны идти от улиц к парламенту или местным органам власти, но они всегда должны возникать на улицах.

Процесс деколониального сопротивления в курдских регионах Турции поможет пересмотреть позицию по курдскому вопросу, и, что также очевидно, вернет левых на их законное место в качестве основополагающего субъекта борьбы. И, конечно, это способствовало бы формированию новой памяти о переменах.

Государство не должно быть распределителем справедливости; оно должно быть лишь инструментом для её достижения

С другой стороны, как человек, который не доверяет государственным структурам, я говорю не только основываясь на своих собственных выводах и опыте анализа; я должен сказать, что курды создали глубоко демократический социальный проект, который способствует значительным изменениям на Ближнем Востоке. Я считаю, у нас нет необходимости повторять, что вклад курдского движения в это дело огромен. «Общественный договор», заключенный в Рожаве после революции, родился из этого опыта; достаточно просто взглянуть на его масштабы.

Возможно, в этот процесс следует включить не только события в Турции, но также происходящее в Сирии и Ираке. Для того, чтобы процесс был конструктивным, государство, конечно, должно предпринять определенные юридические шаги и установить правовые гарантии, позволяющие активизировать репаративное (восстановительное) правосудие, способствующее примирению по многим вопросам, чтобы установить важнейшие столпы социального мира.

Я имею в виду, что одним из самых важных моментов является освобождение Абдуллы Оджалана и всех других политических заключенных. Наряду с этим освобождение таких ключевых фигур, как Селахаттин Демирташ, ФигенЮксекдаг и всех других политических узников необходимо для того, чтобы урегулирование превратилось в политически обоснованную динамику в правовой политике.

Решение курдского вопроса в Турции – это не просто задача, требующая прекращения использования инструмента насилия; это демонтаж политического насилия и отказ от отрицания, используемых государственными и колониальными аппаратами. Это признание требований курдов об автономии и праве на равное гражданство.

Возможно, прежде всего, мы должны начать с языка и вплести мир в этот язык, чтобы не вернуться к периоду до 2015 года. Необходимо избегать нарратива «терроризма», который клеймит курдов и участников их политического движения, а также любой разделяющей, снисходительной риторики.

Поэтому те, кто не занимается этим вопросом, не избавляется от расистского языка и не отходит от механизмов «безопасности», – аппарата колониальных инструментов, – принесут лишь вред. Единственное, что может привести нас к эффективным результатам, – это достижение справедливости через требования курдов.

Государство не должно быть распределителем справедливости; оно должно служить лишь инструментом в её реализации. Справедливость может быть достигнута только через выполнение требований и путем конфронтации в легитимных рамках.

- Обе стороны говорят о том, что урегулирование может быть саботировано. Кто может помешать примирению и что нужно сделать, чтобы предотвратить такой исход?

- Если вы обратите внимание, то те, кто больше всего желает насилия на сегодняшний день, – это милитаристские структуры, которые наживаются на конфликте, определенные акторы и доминирующий сегмент расистов, который продолжает говорить с позиции превосходства. Эти группы сознательно пытаются спровоцировать хаос. Они хотят продолжения войны, потому что боятся потерять свой статус. Такие группировки питаются насилием и ненавистью, как кровожадные монстры. В итоге основной угрозой для примирения и диалога остается возвращение к языку войны.

Вместо того, чтобы строить военные посты или заграждения на границе, вместо того чтобы накапливать оружие, сейчас действительно важно принять язык мира, который способен разрушить все стены, мешающие единению общества. Сделать это крайне важно в качестве первого шага. Необходимо построить мир, полностью ликвидировать милитаризм в Курдистане и сделать общественное пространство цивилизованным.

Затем, чтобы демократический процесс мог идти своим чередом, необходимо отстранить назначенных властями мэров и вернуть муниципалитеты под контроль Партии народного равенства и демократии (ПНРД). Такие важные шаги также могут открыть определенные возможности для демократизации Турции и очищения страны от расизма и фашизма. Необходимо также освобождение мэра Стамбула Османа Кавалы и тех, кто был заключен в тюрьму по делу о протестах в парке Гези; это сказало бы многое об искренности и желании восстановления демократии.

Очень печально, что со времен концепции общественного договора Руссо прошло почти два с половиной века, а мы всё ещё должны напоминать государству о его долге перед своими гражданами, особенно когда рядом с нами в Рожаве существует необыкновенный общественный договор, принятый в рамках демократического подхода. Вместо того,чтобы сажать в тюрьму диссидентов и держать людей в заложниках из-за их языка или идентичности, государство должно выполнять свою регулирующую роль, как институт.

Вовлечение турецкой общественности в этот процесс –насущная необходимость

Если посмотреть на то, что происходит сегодня в Сирии, мы увидим последствия авторитаризма как во время, так и после диктатуры Асада. Нынешнее временное правительство почти полностью состоит из расистов и военных преступников. Это группировки с диктаторскими амбициями, не сильно отличающиеся от властей, правивших страной в эпоху Асада.

Если рассмотреть такую трагедию, как массовые убийства и нападения на алавитов и друзов сегодня, или постоянные угрозы в адрес курдов, – точнее, непрестанное использование угрожающих формулировок в отношении всех меньшинств, – а также политику «арабского пояса», всё ещё не исчерпавшую себя, и вопиющее пренебрежение правами женщин, мы увидим, насколько опасно настаивать на унитарной структуре. Такая настойчивость может привести регион к разрушению. Так уже случалось.

Стоит понимать, что практика демократии не исходит от государства; она формируется людьми на улицах и народом. Подобный процесс должен означать демократизацию государственных институтов и очищение государственного аппарата от расистской и сектантской политики.

Делать шаги в сторону демократизации, полагаясь только на курдов и возлагая бремя мира лишь на их плечи, может означать, что фактически власти отклонились от проблемы. Но есть риски, которые заключаются в следующем вопросе: что произойдет, если государство так и не откажется от авторитаризма ради сохранения гарантий своей власти? Снова война? Это было бы катастрофой. Это путь, с которого не должно быть возврата.

Чтобы предотвратить такой исход, курдский вопрос должен обрести почву в турецком обществе. Курды уже осведомлены о происходящем и с осторожностью наблюдают за этапом разоружения, опираясь на свои собственные организации. Именно поэтому нужно вырвать вопрос мира, ставший инструментом шантажа в руках государства, из хватки властей, чтобы общество признало его своей проблемой. В то же время следует вовлекать в диалог турецкую общественность. Избавление курдского вопроса от контекста «терроризма», налета конфликта и языка ненависти и включение его в новый политический дискурс – важнейшая необходимость.

Вопреки многим ошибочным оценкам, курдское политическое движение открыло двери в будущее не только для курдов, но и для других народов и обществ по всему миру. С середины 1990-х годов курды использовали не только классические партизанские практики; они вели дискуссии, основанные на принципах сбережения окружающей среды, гуманизме, эмансипации женщин. Лозунг «Женщины, жизнь, свобода», получивший распространение в мировом женском движении, обязан своим появлением дебатам в курдском женском движении 1990-х годов.

Откровенно говоря, отход от жестких и милитаристских практик сталинизма и маоизма – дело нелегкое. Но в данном случае именно женщины и молодежь изменили идеологический нарратив движения изнутри. С практической точки зрения примером могут служить модели гражданских кооперативов в Рожаве или муниципальные структуры самоуправления. В этом плане курдское освободительное движение, возможно, единственная сила, которая настаивает на социализме активнее, чем многие левые движения в Турции и Курдистане; поэтому курдам удалось установить более прочные связи с интернационалистскими организациями.

Мы говорим о традиции и структуре, которая поддерживает тесные отношения с антисистемными кругами от Латинской Америки до Восточной Азии, от Африки до Европы и на всем Ближнем Востоке.

- Все сосредоточены ещё на одном важном вопросе –готова ли турецкая общественность к новому шагу, к попытке примирения. Но никто не говорит о том, что думают курды, которые уже более 50 лет живут на землях, разделенных войной. Что ждет курдов и что имнужно сделать?

- На самом деле речь идет не только о пятидесяти годах сопротивления. Если рассматривать рамки колониализма, восходящие к Османской империи, то нужно говорить о гораздо более длительном периоде. Что касается вопроса о том, чего хотят курды или что они думают, ответ, на мой взгляд, совершенно ясен. Настоящая проблема, похоже, заключается в том, что значительная часть общества всё ещё отказывается это признать, хотя обобщать ситуацию я бы не хотел. Есть те, кто сопротивляется признанию права курдов определять свой путь на собственных условиях и не может вырваться из водоворота суннитской идентичности и отуречивания.

То есть, как и алавиты, курды требуют, чтобы никто не принимал решений от их имени, не говорил от их лица и не вмешивался в их жизнь. Потому что свобода – это то, что должно быть неотъемлемым правом. Конечно, последние пятьдесят лет имеют особое значение, поскольку они знаменуют собой время, когда связи между курдами и турками были разорваны. С одной стороны, мы видим репрессивные механизмы государственного насилия; с другой стороны, антиколониальные практики курдского движения. Их столкновение способствовало созданию атмосферы страха и ненависти. Таким образом, это не тот вопрос, на который можно легко ответить.

Какую же борьбу необходимо вести? С одной стороны, у нас есть непростая задача убедить общественность, воспитанную на паранойе, милитаризме и расизме. Турецкие левые, интеллектуалы и демократы несут огромную ответственность за этот фронт работы.

Но с другой стороны, мы говорим о курдском движении, выросшем под давлением расизма, политики ненависти и даже культуры самосуда; мы говорим о движении, сформированном колониальным насилием, сопротивлением и коллективной травмой. И именно они – главные сторонники примирения. Поэтому, отвечая на такой вопрос, я бы сказал, что нам нужно подождать и понаблюдать за тем, как будут развиваться дальнейшие события.

Курды обеспокоены, а государство по-прежнему не дает никаких гарантий

Мы говорим об истории насилия, коснувшейся более чем восьми поколений. Чтобы остановить этот цикл и противостоять столетию языка ненависти, от «курдов-бандитов» до «курдов-террористов», сопротивляясь неизменному расистскому дискурсу, требуется радикально иная, полностью антирасистская и антифашистская позиция. И всё же, несмотря ни на что, я должен сказать, что это историческое решение может открыть дверь к демократии и гражданской политике.

Я говорю «несмотря ни на что», потому что процесс милитаризации не остановился и остается одним из самых активных инструментов социальной травмы. С этим пора покончить. Если позволите, мы также должны признать обоснованную нерешительность и недоверие курдов к государству и понять растерянность, которую они испытывают на политической арене.

Колониализм и курдский вопрос, сохраняющиеся уже более века, подобны заложенной бомбе, наследию насилия, с которым мы должны столкнуться. Мы не можем забыть резню в Суруче и бойню на вокзале в Анкаре в 2015 году. Сегодня ультратурецкий национализм, отставные кемалистские генералы и турецкий расизм подпитывают культуру заговора, делая задачу сложной для обсуждения и решения и углубляя раны, нанесенные языком ненависти.

Вот почему после решения о разоружении среди курдов царят беспокойство и недоверие, ведь государство до сих пор не предложило никаких реальных гарантий. Власти продолжают уклоняться от решения этого вопроса в рамках правового поля. И, конечно, как вы согласитесь, очевидно, что курды – не единственная сторона в этом вопросе. Другая сторона – это турецкая общественность, которая по-прежнему не избавлена от крайнего национализма и паранойи. Это означает, что сейчас мы должны сосредоточиться на языке и подходе, который позволит найти компромисс по некоторым позициям.

В обществе, дышащем эмоциональностью крайнего национализма, мы должны спросить, как создать демократическое пространство, где можно будет услышать различные политические голоса и открыто выражать стремление к миру. Это невозможно сделать, не столкнувшись с наследием 1915 года и не признав геноцид армян, не вспоминая эту историю (и теперь меня будут называть ещё и «криптоармянином»), не признавая паранойю и крайний расизм, порожденные технократической кемалистской структурой 1923 года. Ответ заключается в следующем – пора сделать практические усилия по организации мира.

Пока мы продолжаем наблюдать за преследованиями курдской музыки, исполнявшейся публично, тюремным заключением десятков избранных мэров на фоне назначений проправительственных чиновников на их места, наказаниями студентов, курдских политиков и других диссидентов; пока Турецкая Республика не преодолевает свои фобии; пока курдский язык не признан и не нормализован в рамках мирного процесса, риски будут сохраняться. Нужно понимать, что курдский вопрос представляет собой не просто задачу освобождения угнетенного народа, а нечто большее – построение радикально демократической жизни в этой стране.

Я предпочитаю рассматривать эту ситуацию не через призму исторических справок, а через демократические пространства совместной жизни, которые должны быть созданы уже сегодня. И речь идет не о тех полных ненависти, озлобленных, отставных фашистских генералах, которые продолжают сопротивляться миру, но о военных авторитарных пережитках режима управления страной, унаследованных от прошлого. Конечно, есть и другие геополитические риски, которые также играют свою роль.

Тем не менее, я считаю, что курдское движение – одна из немногих политических сил, которая видит текущую конъюнктуру на Ближнем Востоке и позиционирует себя соответствующим образом. Это также способствует принятию решения о разоружении и создании пространства для демократической гражданской политики. Вот почему этот процесс, рискованный, неопределенный и хрупкий, движется вперед благодаря силе тех, кто сражался и теперь готов сложить оружие, понимая новые вызовы времени. Он продвигается благодаря революционной приверженности одной из сторон и надежде.

- Так неужели турки по-прежнему подходят к этому вопросу с колониальным мышлением, избегая реальных разговоров о том, чего хотят курды и почему они выступают за мир?

- Если позволите, позвольте мне закончить эту мысль, а затем вернуться к вопросу «Чего хотят курды?». Думаю, то, о чем мы говорим, тесно связано с этим вопросом. Турецкая общественность должна не просто произносить ежедневные националистические клятвы, пора начинать строить политику совместной жизни с курдами, которые настаивают на жизни бок о бок. Это означает, что нужно смело идти на примирение и вести диалог, не обращая внимания на расистских деятелей.

Это также означает, что вся система образования и учебные программы должны быть пересмотрены, демилитаризованы и очищены от расизма. Из детских учебников следует удалить все формулировки, в которых упоминается только одна этническая принадлежность или доминирующая религия. Необходимо внедрить альтернативный, институциональный педагогический подход, чтобы открыть путь к новому представлению о Турции, при котором мирный процесс будет действительно эффективным.

Другими словами, если учиться на курдском языке будет разрешено, но авторитарное и расистское образование по сути не изменится, мы будем говорить не о социальном диалоге, а о том же государственном авторитаризме. Курдский вопрос должен рассматриваться через призму антирасистского подхода. Решение курдского вопроса означает демилитаризацию образования через педагогику, устранение патриархальных пережитков и антирасистские основы образования.

Очевидно, что на турецких интеллектуалах сегодня лежит рискованная, но жизненно важная ответственность – донести до общества идею мира и помочь его построить. Если эти вопросы не будут решаться сейчас, с помощью смелой антирасистской позиции, то когда они вообще будут решаться? Турецкие левые, долгое время существовавшие в реальности госпереворотов, насилия и расизма, должны отказаться от своего поучительного тона, иерархии и привычки говорить свысока. Пора начать говорить на доступном языке.

Вклад в решение курдского вопроса и помощь в построении социального мира также поможет распространить мир на все слои общества. Потому что этот процесс, эта экономика войны сжигает дома рабочих и бедняков. Не забывайте, что мир – это ещё и классовый вопрос. Урегулирование будет способствовать созданию общей экономики труда.

Основные СМИ молчат о курдах

- После прекращения вооруженной борьбы о курдах, похоже, никто не говорит. Все сосредоточены на проблемах турецкой общественности, но в основных СМИ никто не задается вопросом, что думают о ситуации курды. Никто не спрашивает: почему курды обеспокоены?

- Позвольте мне сказать вам следующее: курды знают, в чем заключаются поводы для беспокойства. Поколения, включая меня, каждое утро вставали, проводя наши дни под сенью националистических обещаний, и каждый вечер ложились под национальный гимн. Для курдов это источник глубокой травмы. Как и армянские и алевитские студенты, которых заставляли получать религиозное образование, посещая мечети, другие общины также испытали на себе авторитарную, расистскую учебную программу. Это генератор обширной коллективной травмы. Эти практики нужно поставить под сомнение.

Вот почему народы, существование и права которых редко признают в Турции, с которыми обращаются как с чужаками, всегда чувствуют себя неспокойно. Для того,чтобы воспитать по-настоящему демократическое, инклюзивное и плюралистическое общество, эти разговоры следует вести более открыто и решительно. В противном случае, пока журналистика и управление остаются зависимыми от понятия «терроризм», эта проблема не будет решена и продолжит усугубляться.

Вместо того чтобы напрямую спросить курдов, чего они хотят, некоторые продолжают полагаться на голоса, сформированные националистической паранойей. Некоторые медиаплатформы, такие как A Haber, или светская элита «белотурков» всё ещё представляют проблему в терминах «терроризма» и «сепаратизма», но такие формулировки не имеют никакого значения в регионе.

Но примирение означает отход не только от расистских деятелей, таких как Йылмаз Оздил, Танжу Озджан и УмитОздаг, но и от деятелей курдского региона, таких как Мехмет Метинер и Шамиль Тайяр, которые отвоевывали себе пространство благодаря оппортунизму. Пора наступить закату многих других токсичных писателей и общественных деятелей, чьи платформы долгое время зависели от риторики войны и подобных нарративов.

Эти люди не только блокировали прогресс, но и, откровенно говоря, помогли взрастить крайне паранойяльноепоколение, которое мы видим сегодня. Вопиющие антикурдские настроения, наблюдавшиеся на некоторых недавних митингах против ПСР, отнюдь не обнадеживают. Укоренившаяся расистская структура – не что иное, как приглашение к фашизму. Как однажды отметил психоаналитик Вильгельм Райх, говоря о нацистах: «Расовая теория не является изобретением фашизма; напротив, расизм – это психологическая основа фашизма».

Именно поэтому примирение становится практически невозможным для общественных страт, не признавших существование расизма в Турции. Их умам присуща своего рода мазохистская патология, и потому их интересует не то, чего хотят курды, а скорее то, чего они сами желают в своей ненависти.

Конечно, можно видеть интересные сдвиги как внутри Народно-республиканской партии (НРП), так и в рядах крайне правой Партии националистического движения (ПНД), сыгравшей главную роль в инициировании кризиса. Но если обратиться к исторической памяти, то наследие фашизма и склонность к кемализму вряд ли обнадеживают.

Прежде всего, курды хотят признания

Курды хотят свободы, но прежде всего они хотят признания существования своего народа, возможно, в качестве предварительного условия. Они хотят получать образование на своем родном языке, свободно и демократично выражать свои мысли в общественных местах, иметь право голоса в вопросах, касающихся их самих, и видеть, как с их гор и равнин убирают навязанные названия, как исчезают расистские лозунги и националистические речевки. Они хотят, чтобы их перестали заставлять каждое утро и вечер повторять: «Счастлив тот, кто говорит, что он турок».

Деколонизация означает освобождение региона, его культурной памяти и языка от всех форм колониального господства. Да, курды требуют, чтобы всё это было гарантировано конституцией. К этому вопросу больше нельзя подходить, затягивая решение, как это было в прошлом. К нему необходимо отнестись серьезно. Признание – основа партнерства, и мы говорим о том, как закрепить эти права в конституции.

Регион нуждается в демилитаризации, но не путем строительства новых военных постов, пограничных заграждений, увеличения численности войск или нового этапа милитаризации, а посредством демократизации – процесса, открывающего путь к гуманной, ориентированной на жизнь политике. Конституция должна быть демократизирована. Расизм должен быть криминализирован. Требования курдов должны защищаться в рамках инклюзивного, демократического конституционного права.

Если говорить откровенно, это требует мощной антирасистской динамики. Такое явление могло бы придать реальный импульс решению данного вопроса. Ведь то, что мы наблюдаем сегодня в Курдистане, – это не только классический колониализм. Это ещё и интенсивная ассимиляция (подавление курдского языка, запрет на культурную деятельность), экономическая эксплуатация, разрушение окружающей среды, бедность, коллективные травмы и милитаризованное, патриархальное насилие над женщинами и детьми.

Многие поколения были отравлены ненавистью

Конечно, ряд этих предложений – лишь первые шаги на макроуровне. Настоящая работа начнется позже. Одним из ключевых столпов мира будет установление справедливости: справедливости для Субботних матерей, для убитых детей, таких как жертвы резни в Робоски и юный Угур Каймаз, для Тайбет Аны, для женщин, ставших жертвами фемицида, для тех, чьи жизни оборвались в Суруче, для погибших во время бойни на вокзале в Анкаре и многих других.

С другой стороны, как вы знаете, многие поколения, рожденные и воспитывавшиеся в Турции, были отравлены ненавистью, расизмом и крайним национализмом. Большинство из них сейчас переживает форму коллективной паранойи. Крайне правые группы, такие как Партия Победы, действуют, как носители бациллы ненависти, постоянно распространяя пропаганду, чтобы поддерживать враждебность к курдам и мигрантам.

Расизм в Турции до сих пор не признан преступлением. Это говорит о том, что к миру нужно идти смело и что расизм должен быть конституционно определен, как преступление. Только тогда можно будет принять эффективные меры против политики ксенофобии.

Сегодня расизм должен считаться уголовным преступлением. Это позволит Турции начать исцеляться от глубоко укоренившихся ультраправых и ультранационалистических воспоминаний.

- Политика ассимиляции существует с момента основания Турецкой Республики. Если вспомнить предыдущие периоды, становится ясно, что в нашу эпоху ассимиляция вышла на пик. Какой должна быть культурная политика?

- Самым сильным противоядием против ассимиляцииявляется поддержка курдского языка во всех сферах, настойчивое требование его сохранения и реализация инициатив, способствующих использованию курдского в образовании, торговле, повседневной жизни и государственных институтах. Возьмем, к примеру, книги на курдском языке. Проблем с их изданием нет, но поиск читателей остается проблемой. Конечно, проведение книжной ярмарки в Амеде (Диярбакыре) – это позитивный шаг, однако, печальная ирония заключается в том, что это мероприятие может отражать травму языка, у которого мало читателей за пределами интеллигентских кругов.

По этой причине культурные центры и муниципалитеты должны постоянно предлагать курсы родного языка и обеспечивать, чтобы за обучение отвечали эксперты в данной области. Необходимо оказывать всевозможную поддержку, чтобы создать пространство для сохранения наших диалектов. В противном случае курдское кино, книги, искусство и музыка будут с трудом противостоять ассимиляции, если их не поддерживать в рамках широкой языковой политики.

Все слушают курдскую музыку, называют своих детей курдскими именами или называют свой дом «Велат», чтобы обрести некий психологический комфорт, но всё это не действует на людей на подсознательном уровне в лакановском смысле. Фрейд, говоря об инстинкте, имел в виду унаследованные, фиксированные тенденции. Говоря о влечениях, он описывал двигательный импульс, который толкает человеческий организм к цели. Как отмечал Делез, драйв (желание, позыв) – это не эмоция, это впечатление в самом сильном смысле, но не репрезентация. То, что мы подразумеваем под драйвом, относится к институциональным действиям и социальным впечатлениям.

Итак, как мы можем говорить о детях, которые подвергались разрушительному воздействию расизма, на которых навешивали антикурдские ярлыки вроде «киро» или «ханзо», и в чью жизнь вмешивались с самого детства?Как мы можем вылечить последствия этих травм? Возможно, вместо открытия «Институтов исчезающих языков» или центров курдоведения в каждом университете, создание университетов, предлагающих обучение на курдском и позволяющих процветать специалистам, обученным альтернативным педагогическим методам, внесло бы гораздо больший вклад в решение этой задачи в Турции. Это также помогло бы нам более эффективно противостоять историческим конфликтам.

Курдский терпит серьезное давление, и его необходимосвободно использовать в общественных местах

Создание университетов, где курдский будет языком преподавания, а не просто открытие отдельных факультетов или «институтов исчезающих языков», было бы более мощным шагом. Это должно произойти в Турции, а не только в Германии, и такая задача требует альтернативной педагогики. Конечно, все университеты должны быть свободными учреждениями, не испытывающими авторитарного давления, без назначаемых властями ректоров и навязываемых преподавателей. В процессе избавления от ассимиляции можно выделить три ключевых момента: возвращение к истокам, внутренняя борьба с колониальным давлением и борьба с подавлением родного языка. Ассимилируемый интегрируется в доминирующий язык и культуру, но это не добровольная ассимиляция.Курдский язык – это язык, находящийся под гнетом. Благодаря насильственной ассимиляции, организованной силами принуждения, курды лишаются родного языка. Курдский язык, как и турецкий, должен свободно звучать в общественных местах.

Курдские музыканты постоянно терпят последствия цензуры. Курдские кинофестивали обычно проходят в диаспоре, в основном на Западе. Почему бы не дать курдам возможность делать это свободно в своих регионах? В Германии создается курдский университет. Да, это логично, поскольку в диаспору входят курды из всех четырех частей Курдистана. Но почему нет школ и университетов с курдским языком обучения в Диярбакыре (Амеде), Тунджели (Дерсиме), Ване или даже в Стамбуле или Измире?

Наблюдая многофакторное насилие, навязанное государством, становится ясно, что власти должны отстраниться от контроля языков. Расистские параметры, порожденные государственным и общественным давлением, должны измениться. Эти меры имели серьезные психологические последствия. Даже для моего поколения, выросшего в Стамбуле, подавление курдского языка стало причиной лингвистической травмы. Как человек, который стал понимать свой родной язык в более позднем возрасте, я испытал весь ущерб турецкой языковой политики на собственном опыте. В своей докторской диссертации по искусству я иронично исследовал этот ущерб через фигуру певца Кючюка Эмраха.

Эмрах, представитель турецкой поп-культуры, расцветшей после переворота, и исполнитель арабской музыки, стал символом страдания, спроецированного на курдов в турецком культурном пространстве. Он олицетворял травму. Конечно, этот символ больше не актуален; произошел сдвиг от субъекта-жертвы к подчиненной субъективности. Но даже в этом случае становится очевидным то, как фигура «ребенка скорби», сформированная бедностью и перемещением в популярной культуре, позже стала отражать травму курдов-мигрантов.

Курдская культура должна порвать с колониальным прошлым

Это психический процесс, в котором есть мазохистическиечерты. Тем не менее, начиная с середины 1980-х годов, общественная языковая травма начала сглаживаться благодаря возможностям сопротивления. В 1990-е годы зародилась курдская музыка, которую восприняли с энтузиазмом благодаря инициативам Kom Music. 2000-е годы стали настоящей весной. Конечно, арабская музыка, которую слушал каждый курдский рабочий, вынужденного уехавший из сожженных деревень в гетто или на городские окраины, не просто представляла классовую позицию в турецкой популярной культуре. Скорее, она отражала более глубокую попытку стереть память о музыке на курдском. Арабески на турецком языке способствовали процессу ассимиляции. Но после 2000-х годов в ответ на это появилась форма арабесок на курдском.

Как известно, курдская популярная культура начала формироваться как в Турции, так и в Ираке в середине 1990-х годов. Сегодня мы находимся в совершенно другой точке развития музыкальной культуры. Контекст борьбы и творчества изменился. Теперь динамика лежит в первую очередь в плоскости деколониальной борьбы и творчества. За этими процессами необходимо внимательно наблюдать и поддерживать их, способствуя развитию культурной сферы и политики.

Например, Мардинская биеннале вызывает много споров. Не обобщая, следует отметить, что многие из тех, кто приезжает с Запада, продолжают воспроизводить колониальный биеннале, рассматривая курдское пространство как своего рода остров, туристический объект. Этот язык, оторванный от общего художественного и политического контекста, не способен объединить разнообразную динамику курдского региона. Трудно понять, почему Мардин, способный охватить весь Ближний Восток, не делает этого в сотрудничестве с курдскими деятелями культуры. Такие биеннале не отражают местную политическую динамику. Вместо этого они продолжают функционировать в рамках турецкого национализма.

Сегодня деколониальный опыт Латинской Америки, Африки и некоторых частей Азии, а также анализ деколониальной эстетики от таких теоретиков, как Вальтер Миньоло, могли бы внести огромный вклад в курдский контекст. Современный анализ и деколониальная эстетика служат связующими рамками между континентами. Более того, такие биеннале и художественные мероприятия должны способствовать позитивным переменам – оспариванию исключающего характера республиканской современности, не игнорируя при этом положение курдов.

Крупные культурные мероприятия, подобные Мардинскойбиеннале, не должны игнорировать современные проблемы, а наоборот, искать их решение. В то время, когда во всем мире растет признание необходимости деколонизации музеев, биеннале также не могут оставаться в стороне, что стало ясно из недавних дебатов вокруг Венецианской биеннале. Этническая обособленность и неспособность противостоять историческому колониализму по-прежнему очевидны. Коллективные проекты, безусловно, формируются под влиянием местных мероприятий и динамики, и каждая концептуальная схема развивается на этой базе. Такие события, как выставки, биеннале, мероприятия в арт-центрах являются выражением и результатом коллективной памяти.

В конечном итоге, несмотря на то, что нам жизненно важно утвердить язык мира и диалога над языком насилия и принуждения, исцеление травмы ребенка, который дома говорит на курдском языке, но вынужден изучать турецкий в школе, не является вопросом одного лишь закона. Это исцеление связано со свободой курдского языка. Опираясь на подход Паулу Фрейре, становится ясно, что для формирования основ педагогики угнетенных необходимо разработать новую политическую этику, которая признает проблему, как вопрос классового колониального господства.

- Переход от эстетики смерти к существованию, ориентированному на жизнь, сопряжен с определенными рисками. Как определить эти риски?

- Наиболее значимой поддержкой для тех, кто вступил в партизанские отряды, воевал в течение многих лет и до сих пор остается на поле боя, может стать институциональная поддержка. Эта поддержка должна помочь им адаптироваться к повседневной жизни. Это не просто психологическая поддержка, возможно, она вообще не является психологической помощью. Эти люди, скорее всего, сражались за дело, в которое верили. Вместо того,чтобы угрожать им юридическим наказанием или заключением, как политическим узникам, им нужна помощь, которая позволит им взять под контроль свою собственную жизнь. Первым шагом должны стать педагогические инициативы, которые помогут бойцам интегрироваться в городскую жизнь, и абсолютный отказ от подхода, основанного на наказании.

Травмы и патологии могут быть у обеих сторон. Для тех, кто долгое время был партизаном, переход к обычной жизни и интеграция в городское общество после того, как бойцы покинут горы, – далеко не простое дело. То же самое относится и к солдатам: у тех, кто долгое время служил в Курдистане, часто наблюдаются симптомы, напоминающие «вьетнамский синдром». Во Франции есть нейропсихиатрические архивы, посвященные Алжирской войне, и там зафиксированы такие диагнозы, как «партизанский невроз», характерный для этого конфликта. Говорить об этом не моя компетенция, скорее это социально-психологическая сфера, но на неё стоит обратить внимание. Насколько мне известно, уровень самоубийств среди солдат достиг угрожающих масштабов. Уровень суицидов в турецкой армии резко возрос, но эта реальность не отражается в общественном дискурсе. Мы говорим о депрессиях, упаднических социально-психодинамических состояниях, таких как нарциссический коллапс, чувство слабости, либидинальная регрессия, тревога, страх перед будущим, смертью и угрозой массовых убийств.

Военная служба, как милитаристский институт, построена таким образом, чтобы отсеивать наиболее хрупких новобранцев в процессе отбора, исключая тех, кто психологически уязвим. Однако, в Турции никто добровольно не идет в армию; к этому относятся, как к обязательной профессии. Это способствует психологическому напряжению, особенно среди самых уязвимых слоев населения. Если не вдаваться в теоретические диагностические формулировки, то из рассказов тех, кто работает в армии и наблюдает за происходящим в вооруженных силах, становится ясно, что уровень травматизма чрезвычайно высок, а конфликты и войны только усугубляют ситуацию.

Если мы вспомним историю Алжирской войны, Вьетнамской войны и, возможно, недавних событий в Палестине, ставших предметом многочисленных диссертаций, мы сможем заметить повторяющуюся картину множественных психологических расстройств. Война – это не только проблема общественного здоровья; это травмирующая сила, которая может превратить паранойю, вызванную насилием, в постоянное психологическое состояние. У некоторых людей это может привести к пожизненной тревоге, депрессии и посттравматическому стрессовому расстройству. В конечном итоге эти состояния отражаются на обществе, порождая процессы, характеризующиеся социальной незащищенностью, изоляцией и даже самоубийствами.

В послевоенный период нужно наблюдение за состоянием людей

Психика человека формируется не только под влиянием воспитания или усвоенного опыта. Она складывается из множества слоев – жизненного опыта, подверженности насилию и авторитаризму. Образование, личная психологическая организация, семья, закон или жизненный опыт не могут подготовить человека к реалиям войны. На войне он становится машиной, погружаясь в совершенно иную зону травмы. Военные действия делают человека эмоционально оцепеневшим, скованным страхом, насилием и ограниченным условиями конфликта.

Большинство функциональных психозов, характерологических или социальных дисбалансов возникает у тех, кто непосредственно участвовал в боевых действиях, а неврозы часто становятся постоянным явлением в их жизни. Все это – причины, по которым в послевоенные периоды за участниками боевых действий и пострадавшими от войн следует наблюдать с пристальным вниманием. Однако это не означает, что данный процесс следует отдать исключительно в руки психологов или психиатров. Напротив, ситуация требует многоуровневого коллективного подхода.

Необходим политический психоанализ, ориентированный на бедные слои населения

Мой университетский друг, преподаватель ФлоранГабаррон-Гарсия размышляет о фашистской эпохе в своей книге «Популярная история психоанализа», опираясь на Вильгельма Райха в обсуждении педагогики и дискурса того времени. Он предлагает ряд критических напоминаний для нас сегодня, подчеркивая необходимость говорить о политическом психоанализе, ориентированном на бедных, а не о психоанализе, сформированном доминирующей идеологией власти. Нам нужно сосредоточиться не на институциональном психоанализе, попавшем в русло реакционной политики, а на психоаналитической работе, способствующей исцелению травм курдского народа в рамках языка, повседневной жизни и законодательных норм.

Флоран отмечает, что ещё в начале прошлого века были созданы институты, ориентированные на бедных и занимающиеся социальной справедливостью. Сегодня существует явная потребность в научных усилиях, направленных на исцеление. Раны, нанесенные войной, нельзя залечить только с помощью психоаналитических вмешательств в рамках имеющихся институтов; напротив, необходим сдвиг в сторону народной психотерапии. Например, нам нужно создание факультетов психологии или социологии, работающих на курдском языке, и это не единственная задача. Не менее важно внести вклад в формирование альтернативной педагогики, которая позволит курдам создавать контринституциональныеинициативы на своем родном языке и в своих местах проживания.

Это не значит, что ответственность лежит исключительно на психоаналитиках или психологах. Скорее, речь идет о том, что усилия по преодолению этой эпохи авторитаризма и насилия должны быть отделены от языка самого авторитаризма. Необходим отказ от карательных рамок и новый язык диалога. Вместо эдиповой фигуры «государства-отца», демонстрирующей эталон мужества, необходима демократическая базовая структура, которая выполняет свою институциональную роль, оставаясь на заднем плане.

Травма, которую переживает поколение, вынужденное отказаться от своего языка и идентичности, находит свое выражение в меланхоличных кодах арабской музыки; последняя сама по себе является психоаналитическим нарративом. Возможно, именно благодаря взаимодействию, которое выводит на поверхность бессознательное и устраняет психологические барьеры, можно внести реальный вклад в дело примирения.

Курдский вопрос и колониализм – это вопросы класса

Наш насущный вопрос заключается в следующем: кто будет реагировать на травмы, депрессии и пустоту после войны в милитаристской стране, которая никогда не была в состоянии реализовать демократическую конституцию или демократию с участием собственного населения? Кто будет решать такие задачи? Государство? Психологи? Социологи? Политики? Или «оппозиционная» Народно-республиканская партия (НРП), лидер которой, ОзгюрОзель, лишь вскользь упоминает курдский вопрос на митингах?

Кто сможет восстановить дружбу между двумя народами? Я не говорю о братстве, потому что братство основано на иерархии, определяемой тем фактом, что у вас есть старшие и младшие братья и сестры. Вместо этого мы должны говорить о свободе народа, который был угнетен именно такой антидемократической, иерархической структурой. Равенство связано с освобождением и реализацией справедливости. Нам нужно не братство, а равенство, примирение и очищение от расизма путем подлинного диалога.

Сейчас совершенно ясно, что этот процесс развивается в то время, когда такие вопросы будут обостряться, и абсолютно необходимо, чтобы он продвигался в рамках критического подхода. Пока всё продолжается в таком небезопасном ключе, никому не удастся решить этот вопрос «по-турецки» или под покровом секретности, если не будут сделаны важные шаги по ликвидации режима назначенцев, криминализации расизма, отмене системы сельской стражи и налаживанию диалога с семьями граждан, пропавших без вести, находясь под стражей. Стоить помнить, что урегулирование 2013 года стало неудачным опытом в этом отношении.

Напротив, только когда мир станет сферой интересов всего общества и люди выйдут на улицы, отстаивая его, мы сможем получить политическую поддержку. Подобно тому, как некоторые левые группы в Турции не смогли серьезно заняться вопросом освобождения женщин в 1970-х годах, предпочтя отложить его до революции, которая в итоге заставила курдский народ организоваться самостоятельно, сейчас нет места для политики, основанной на обидах, покровительственном отношении «старшего брата» или мести. Вместо этого нам нужны срочные шаги, которые необходимо предпринять немедленно, здесь и сейчас. Потому что курдский вопрос и колониализм – это, по сути, классовые вопросы.