Фернандо Бутаццони родился в Монтевидео в 1953 году. Он был бойцом партизанской организации Тупамароса и участвовал в качестве международного добровольца Сандинистского фронта, которому удалось победить диктатуру Сомосы в Никарагуа в 1979 году.

Его литературная карьера начинается в этом же году с кубинской премии «Каса-де-лас-Америкас». В 2014 году он получил Национальную литературную премию Уругвая им. Бортоломе Идальго за исторический роман  «Пепел кондора». В настоящее время он проживает в своем родном городе.

- Как прошли ваше детство и юность?

- Я родился в Монтевидео в то время, когда этот город был большой деревней, элегантной и европейской, но все же деревней. Мой дедушка по матери был продавцом овощей, и я помню, как мы ездили с ним по центральным улицам столицы. Это воспоминание может быть хорошим резюме к моему детству – времени, полному бедности и приключений. Это было замечательное время. Что касается моей юности, то меня арестовали в 16 лет за участие в студенческой демонстрации. Побои, слезоточивый газ и тюрьма. Это заставило меня увидеть, как все работает. Днем я работал, а ночью учился. Я видел несправедливость и был беспокойным мальчиком.

- Что вы тогда читали?

- Когда мне было семь, я заболел гепатитом. Дома у нас не было телевизора. Я даже не думаю, что хотя бы один был в той части Уругвая! Поэтому мне давали журналы и книги для детей. Вот так это всё и началось: с одной из книг о Робине Гуде. Я много читал Дефо, Диккенса, Хоуп. А потом была «Бомба, мальчик джунглей» – серия приключенческих рассказов, написанных Роем Роквудом, который на самом деле был псевдонимом издателя, посвятившего себя написанию детских книг. Таким образом, с детства я также кое-что узнал о редакторском бизнесе. Но я благодарен этому издателю, потому что с этого момента я никогда не переставал читать, и я думаю, что чтение – одно из лучших занятий, которые могут быть у человека.

- Расскажите про годы вашей  борьбы в Тупамарос.

- Я присоединился к MLN в разгар политической агитации в Уругвае, с репрессиями на улицах, политическими заключенными, преследуемыми и во многих случаях убитыми, и правительством, которое слушало только себя. Я был ребенком, и это правительство обвинило всех нас в том, что мы являемся меньшинством. Что мы – часть международного заговора с целью свержения его, очевидно, с иностранной помощью и деньгами. Все это было ложью, но это была окружающая среда. Пачеко Ареко технически не был диктатором, он был деспотичным, авторитарным и манипулировал Конституцией по своему усмотрению. Моя вооруженная борьба закончилась 15 марта 1985 года, в день, когда из тюрьмы вышли последние политзаключенные диктатуры.

- А в Никарагуа во время Сандинистской революции?

- Никарагуанская тирания была не только самой древней в Америке, но и самой жестокой. Это было что-то почти готическое: изоляторы, пытки, люди, брошенные львам. И это не метафора: я видел в Эль-Чипоте человеческие кости. Свержение этой диктатуры, институционализация этой страны и проведение всеобщих выборов показались мне хорошим манифестом борьбы.

- В чем ценность вооруженной борьбы сегодня, в самом широком смысле этого слова?

- Ценность истины. Это одна из самых больших проблем. Вооруженная борьба является источником конфликтов, разногласий и борьбы. Нет дебатов, потому что нет самокритики. Это произошло среди европейских коммунистических бойцов и происходит сегодня среди левых вообще в Латинской Америке. Нет качественных дебатов, потому что нет подлинного коллективного подхода. Есть анализ реальности, но правда – это совсем другое. Во многих языках реальность и истина являются синонимами, но их не должно быть. Истина фактов не «аристотелева». Ницше в одном из своих писем писал, что «нет фактов, есть интерпретации». Он преувеличил, однако, это утверждение, демонстрирующее, что не все рождается и умирает в Аристотеле. Точно так же не все рождается и умирает в Марксе. Коммунистическое общество – это утопия, потому что оно антидиалектическое: его приход повлечет за собой замораживание, устранение конфликта и социальных антагонизмов, которые являются истинными двигателями человеческой истории, как учит Маркс.

- Манагуа, 19 июля 1979 года: сандинисты взяли столицу. Что вы помните о тех днях?

- Я помню глаза людей, свободных людей и без страха. Было интересно видеть, как все эти люди празднуют на улицах, танцуют и поют без страха. Город был пуст. На улицах все еще лежали трупы, были баррикады. Не было ни электричества, ни еды. Четыре или пять дней кошмара, но, в то же время, большое счастье. В воздухе витала свобода. Это безошибочный парфюм, я прекрасно его помню.

- Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию в регионе?

Я оцениваю очень критически. Проект левых не отличается от проекта правых: это всё еще капитализм. Во многих случаях, среди прочего, есть политические процессы и лидеры, которые считают себя левыми, но которые очень напоминают мне Хорхе Пачеко Ареко, относящегося к крайне правым. Латиноамериканские левые почти не думают. Идеи, которые существуют в обществе, являются просто попытками или, скорее, даже первичным антиимпериализмом, столь же восторженным и инфантильным.

- Левые, по-видимому, неспособны создать реальные альтернативы капитализму в условиях структурного кризиса, но все еще свирепы...

- У меня проблема. Я всегда оставался нетипичным, неортодоксальным. В 1990 году я подверг резкой критике правительство Кубы и поворот революции, который вызвал своего рода осуждение со стороны какой-то части левых. В 2003 году, когда осуждавшие меня уволили Фиделя Кастро, я поддержал Кубу, и это заставило многих правых интеллектуалов напасть на меня. Я уже много лет говорю, что ни Ортега не является сандинистом, ни в Венесуэле нет революции. Все странно на меня смотрят. Но да, я считаю, что левые не создали реальных альтернатив капитализму. Советский проект провалился, кубинский проект провалился, нам осталось только перестроить альтернативу, но на это уйдут десятилетия и это будет работа будущих поколений, которые, мы надеемся, будут учиться на наших ошибках.

- Когда и почему вы начали писать?

Я больше ничего не мог сделать. Я был сослан в своего рода двойную ссылку: сослан на Кубу, а в самой Кубе меня «сослали» в Ольгуин, примерно в 800 километрах от Гаваны, где находилось большинство моих товарищей-бойцов. Поэтому я сказал себе: «Давай-ка начнем рассказывать истории». Я написал несколько рассказов, отправил их на конкурс «Каса-де-лас-Америкас» и выиграл в лотерею! Я был награжден премией в 1979 году. Вскоре после этого я отправился в Никарагуа для окончательного наступления на Южном фронте.

- Что вы считаете своим культурным влиянием в целом?

- Каса-де-лас-Америкас, в первую очередь. Мне посчастливилось поработать там пару лет в начале 1980-х. Это было похоже на высокие культурные исследования. Там я встретил сливки латиноамериканской культуры, у меня были тесные отношения со многими из самых важных творцов того времени, от Хулио Ле Парка до Кортасара. И я был очень близок к Фернандесу Ретамару. Я был и являюсь большим поклонником балета, и из классического танца узнал простую и сильную вещь, которая очень помогла мне в написании: красота – это следствие правильного функционирования определенного художественного механизма. Это не причина, а следствие. Литература то же самое: поэзия Борхеса прекрасна, потому что она прекрасно работает. То же касается «Ста лет одиночества» или «Старик и море». С другой стороны, я также глубоко почитаю основателей того, что позже назвали «новой журналистикой». Основателями были Габриэль Гарсия Маркес, Хорхе Васетти и Карлос Мария Гутьеррес. Другие, Капоте, например, пришли после. Настоящими изобретателями этого смешения журналистского репортажа и повествования были те трое.

- Как вы пишете?

- В принципе, все, что происходит в моей жизни с семи утра и до пяти часов дня – это работа, даже когда у меня есть встречи, или я иду гулять с внуками, или беседую с Люси, моей женой, о том или ином. Это значит, что все, что происходит, так или иначе, попадает в «котелок» и становится частью «супа». Потом я пишу, я не знаю точно, как это происходит. Я никогда не хотел разбирать этот процесс, боясь, что не смогу собрать его обратно.

- Каковы наиболее важные элементы в ваших работах?

- Все имеет отношение ко всему. Рассказ «не работает», потому что есть что-то, что не вписывается в механизм. История и персонажи – это почти две грани одной медали: всё взаимосвязано. То есть тон, палитра, с которой вы работаете. И подход, который для меня очень важен. Выражаясь киноязыком, где вы должны поставить камеры? Соответственно, определенные вещи появятся на картинке, а другие не будут видны. В хорошей истории почти ничего не описано. Это там, но не сказано. Это старая теория Хемингуэя об айсберге. Не люблю путать читателя «различными камерами». Если есть рамки, которые работают, это отлично. Это то, что остается. Понятно, что все – литература, то есть слова. Вы должны тщательно подбирать слова, ведь каждое слово священно и имеет необычайную ценность. Книги разоряются из-за того, что автор неудачно выбрал несколько слов. Я всегда помню фразу «самонадеянные мыши» в одном из первых романов Фолкнера. Ради всего святого! Это был Фолкнер. Конечно, я прочитал его после того, как он уже был превращен в великолепного писателя и лауреата Нобелевской премии. Но в любом случае... такое предложение портит историю. Самонадеянные мыши? Кто может подумать о таком вообще? Что ж, видимо, Уильям Фолкнер.

- Вы чувствуете себя частью литературного поколения?

- Да, да. Но я не знаю, какой именно. Это не вопрос национальности или географии. Есть немного этого: больше мятежного духа, больше чувства принадлежности к латиноамериканской «вселенной», больше способов понять литературу не только как замечательное развлечение, но и как способ увидеть и объяснить мир, в котором мы живем. Это сложное поколение для самоопределения, но оно должно существовать, без сомнения.

- Как вы относитесь к современной уругвайской литературе?

- Среди молодежи много хороших писателей-женщин и хороших писателей-мужчин. Одной из проблем уругвайской литературы является ее эндогамия. В этом отношении, я думаю, мы немного закрыты, и мы в конечном итоге создаем продукты, которые являются результатом этой эндогамии: я читаю вас, и вы читаете меня. Как писал Гельман: «Боже мой, как мы были прекрасны».

- Давайте поговорим о «Пепле кондора». Как возникла идея книги?

- Я написал об этом  в книге. Я возглавлял и руководил одной из важнейших журналистских программ того времени в Уругвае. Скажем, я был своего рода звездой журналистики. Однажды один мальчик попросил меня о помощи. Он сказал мне, что его родители пропали без вести. Моя единственная литературная заслуга была журналистской. Потому что мальчик, который попросил меня о помощи, в конце концов, оказался не тем, кем он себя считал. Все было иначе или еще более грязно. Более удивительно и более болезненно.

- Десять лет работы...

- Да. Затем я должен был подтвердить, правда ли то, что они мне рассказали, и для этого мне пришлось обращаться к другим источникам, затем к другому и другому. И вишенкой на торте была Катя Лиехман в рассказе. Речь шла еще и о придании рассказу правдоподобности, потому что даже для меня история Кати, аналитика КГБ, пропавшего в Буэнос-Айресе, казалась нереалистичной. Но это не так.

- В этой книге представлена целая эпоха, связи между диктатурами. Почему так важно перестроить этот период?

- Память, летопись нашего времени, должна быть написана тысячу раз. Она должна быть пересмотрена и написана заново. Каждый день появляются новые документы, и это не только проливает свет на некоторые вещи, но и меняет подход. Скажем так, до недавнего времени нас просвещала реальность фактов. Теперь мы можем совместить эту реальность со светом истины.

- В книге есть «итальянская часть», которая имеет отношение к неофашизму, к Гладио, к Боргезе.

- Лисио Джелли имел много связей с Уругваем. Допустим, это были личные отношения. Одно из таких отношений указывает на одно: Умберто Ортолани, его банкир, который жил в Уругвае. Сын Джелли, среди прочего, является сегодня послом Никарагуа в Уругвае... А ты как думаешь? А дальше идут факты, правда фактов: Валерио Боргезе встречался с Пиночетом, Делле Чиаи был в Чили и Буэнос-Айресе в то время. Должен отметить, что по этому поводу есть много очень важной информации, особенно акты и резолюции итальянского парламента, бельгийского парламента, римского правосудия. Мне пришлось читать весь этот материал. Еще и французский не мой язык. Это еще одна причина, почему мне потребовалось так много времени, чтобы написать книгу: резолюции. Должно быть, я прочитал что-то вроде двенадцати или четырнадцати тысяч страниц резолюции. Теперь все отсканировано и оцифровано, иначе Люси убьет меня...

- Книга, которая представляет собой роман и в то же время подробный анализ и расследование, которому удается сохранить постоянное напряжение для читателя…

- Возвращаемся к трем замечательным монстрам: Гарсия Маркес, Масетти и Гутьеррес. Журналистские расследования – это, или может быть, литература, и это дает некоторые возможности с точки зрения повествования. Уже в 1984 году, когда была сделана первая версия «Eltigre y laneve», вы могли видеть эту идею. Журналист и писатель – одно лицо. Они спросили меня: это выдумка? Это репортаж? И ответ я хочу дать такой: какое это имеет значение?

- Как вы думаете, существует выборочное забвение того периода? В какой степени осуществляется правосудие?

- Избирательное забвение – естественная тенденция общества и людей. В нашем случае эта тенденция усилилась повторением проповеди, которая в течение многих лет преследовала цель вселить страх. В любом случае, общество – это не только правительства, не только военные или политические партии. Есть много факторов, которые взаимодействуют. В Уругвае мы провели два плебисцита в отступление от законов, предусматривающих безнаказанность нарушителей прав человека. Оба раза мы проиграли. Правосудие свершилось капля за каплей, как примирение. Везде есть профессионалы, ненавидящие людей, и они не хотят ни справедливости, ни примирения. Однако отсутствие прогресса в области правосудия является обязанностью всего уругвайского общества. Очень удобно обвинять «военных», когда на самом деле все мы, так или иначе, должны взять на себя ответственность, действие, бездействие, лень или трусость.

- В этом смысле Колумбия в настоящее время находится в мирном процессе, в рамках которого концепция «примирения» является одной из важнейших вех на пути к успеху. В какой степени этот процесс будет отличаться от процессов, происходящих на юге континента?

- Главное, что прошло много лет. Колумбийцы сталкиваются с опытом Аргентины, Уругвая, Чили, да и почти всего континента. Каждый случай индивидуален, и я не знаю подробно колумбийский. Но я, воевавший на войне, считаю, что мир – это самая достойная цель из всех.

- В мире, где идентичность, кажется, находится в глубоком кризисе, как восстановить и переопределить эту концепцию? Что такое идентичность для вас?

- Идентичность – это способность и возможность осознавать себя, где бы я ни оказался. Это концепция, тесно связанная со свободой. Быть свободным – значит,  иметь индивидуальность. И иметь идентичность – значит, быть свободным. Я нахожу с каждым днем все более иррациональными попытки ограничить индивидуальную свободу людей. Это моя идентичность: свобода.

- Как вы относитесь к нынешним вооруженным конфликтам, которые, как представляется, свидетельствуют о разрушении культур и уничтожении меньшинств?

- Ну, мой ответ обязательно будет дисфункциональным, потому что, как я уже сказал, я такой человек. Примером может служить арабо-израильский конфликт. Действительно, палестинцы имеют полное право на создание государства, своего государства. В то же время верно и то, что евреи составляют меньшинство на Ближнем Востоке, и десятилетиями сталкивались с войнами разной интенсивности, объявленная цель которых – стереть их с карты мира. Лично я считаю, что еврейское меньшинство имеет право на существование, и что мы не можем позволить, чтобы еврейская культура подвергалась преследованиям или уничтожалась подавляющим большинством мусульманских верующих. Это всего лишь пример, но он показывает необходимость защищать самых слабых. Ясно, что нынешнее правительство Израиля – это самое худшее, что может произойти в этом районе. Нетаньяху идет с ведром газа посреди костра. Но правительства приходят и уходят (или, по крайней мере, так должно быть). Именно такие народы, как палестинцы, израильтяне, сирийцы или иракцы, страдают от гибели гегемонов. Защита меньшинств – это важно. Защищайте всех тех, кто говорит «нет», тех, кто думает иначе.

- Какую роль культура может играть в разрешении конфликтов?

- Я думаю, что она может сыграть определенную роль в предотвращении конфликтов. Культура – это отношения. Это сближает и объединяет людей. Невежество, изоляция, отсутствие отношений делают людей жестокими и беспокойными. Культура полезна в той мере, в какой она заставляет задуматься, что сегодня очень редко встречается. Просто посмотрите на президентов, которые у нас есть: Трамп, Путин, Рахой, Мадуро, Ортега... кажется, это набросок для «Планеты обезьян». Этот список, который может продолжиться, состоит из президентов, которые в любом случае были избраны гражданами. Что весьма странно характеризует нас, избирателей и граждан.