После внесения поправок в Закон об исполнении наказаний и мерах безопасности, а также в Положение о центрах наблюдения, классификации и оценке осужденных, которые были приняты в 2020 году и начали применяться с 2021 года, во многих тюрьмах было отказано в освобождении заключенных, подлежащих условно— досрочному освобождению. Например, в женской закрытой тюрьме Синджан освобождение 14 женщин— заключенных в октябре 2023 года и 11 женщин— заключенных в первые дни 2024 года было отложено по этим самым причинам.

Депутат от ПНРД региона Ширнак Науроз Уйсал Аслан утверждает, что практика отмены освобождения в тюрьмах, выявленная решениями Административной и Наблюдательной комиссий, превратилась в систематические, широко распространенные пытки и жестокое обращение. Науроз Уйсал Аслан также прокомментировала ситуацию Вейси Акташа, содержащегося в Имралы, сказав: «Освобождение Вейси Акташа, у которого нет ни семьи, ни адвоката, который годами не обменивался ни одним письмом с внешним миром и не сделал ни одного телефонного звонка, было отложено на 1 год на том основании, что он, якобы, плохо себя ведет. Такое решение администрации тюрьмы является частью изоляции Имралы».

Науроз Уйсал Аслан, которая также участвует в парламентской комиссии по правам человека, ответила на вопросы журналистов нашего новостного агентства о работе административно— наблюдательных советов и об Имралы, которая также постоянно присутствует в повестке дня из— за дисциплинарных наказаний, которым подвергаются ее заключенные.

—  Административные и наблюдательные комиссии у всех на слуху в связи с препятствованием выходу заключенных из тюрем. Каковы полномочия и функционирование этого учреждения?

—  Административно— наблюдательные советы в тюрьмах появились около 2020 года. Ранее существовали советы, называвшиеся Административно— наблюдательными классификационными центрами, которые создавались только для выполнения определенной работы внутри тюрьмы, но не могли принимать решения о досрочном освобождении и вопросах, разрешенных государством. Однако с поправкой 2020 года полномочия этих советов по принятию решений были расширены. В рамках этих полномочий был фактически установлен предел при разработке. При осуществлении этой разработки в рамках данного разрешения был фактически установлен лимит. Также был конкретизирован способ формирования этих комитетов. Под председательством главного прокурора суда, к которому относится тюрьма, или под надзором прокуратуры был создан совет, состоящий из директора учреждения, заместителей директора, тюремного врача, психиатра, психосоциальной службы, службы образования и т. д. Другими словами, эти советы были созданы в очень объективных, очень широких рамках, которые убедили и Совет Европы, и ЕКПП в, казалось бы, соответствии их законам, например, совет, включающий все подразделения, которые обеспечивают надзор за человеком в тюрьме.

—  Так почему же эти советы, которые в свое время убедили Совет Европы или ЕКПП, превратились в то, чем они являются сегодня?

—  К сожалению, эти комитеты работают не так. Во— первых, генеральный прокурор или прокурор не может уделить время каждому заключенному в отдельности и участвовать в таком совете. Не созданы специальные прокуратуры. Почти во всех тюрьмах директора учреждений не участвуют в работе таких комитетов. Вместо них они направляют второго или третьего заместителя, а иногда даже старшего надзирателя. Тюремные врачи, психиатры и психологи также не посещают эти комитеты. Они просто заполняют письменную форму и подают ее в этот совет. Вместо того чтобы быть советом, где все собираются вместе и оценивают каждого отдельного человека, как это полагается, совет превратился в механизм, который работает как координатор между тюремным управлением и прокуратурой и может держать людей под давлением или проводить политику государства в тюрьме.

—  Существует ли предел продолжительности работы совета? Как определяется этот предел?

—  Когда эти советы только были созданы, велись споры о сроках, о том, что их не должно быть. В некоторых тюрьмах оценка проводилась каждые 3 месяца, в некоторых — каждые 6 месяцев. Чтобы сделать ее «объективной» в кавычках, они свели ее к периоду между 6 месяцами и 1 годом. Другими словами, ее можно продлить или отложить максимум на 1 год. Однако на практике этот совет функционирует не слишком регулярно. Либо заключенных вообще не вызывают в эти комитеты, и решения принимаются без их вызова, либо заключенных вызывают, и, поскольку надзора нет, задают, например, политические вопросы.

—  Как?

—  Например, вопросы задаются не о том, как человек попал в тюрьму, а о политической атмосфере во вне до заключения. Оценки о том, есть ли у человека воля или нет, производятся исключительно на основании восприятия подчинения человека внутри государства. Например, «Если вас выпустят из тюрьмы, что вы будете делать, если к вам придут депутаты от ДПН? Или когда вас выпустят из тюрьмы, будете ли вы снова носить лашкари (военная одежда, популярная также у гражданских лиц – прим.  пер.) , то есть одежду, в которой ходят местные жители? Или зачем вы читали эти книги?». Вопросы, которые не имеют никакого отношения к совету, усиливают напряжение и стресс человека в этот момент, провоцируют его политически и заставляют дать «агрессивный» образ в кавычках. И снова есть документ, который отрицается Министерством юстиции и Главным управлением тюрем, но принимается тюремными администрациями. Это прошение, которое в народе называют «раскаянием», но которое также включает в себя волеизъявление в самой тюрьме о том, что заключенный «вышел из организации»; но это ходатайство основано на правовой оценке политических заключенных.

—  Какие связи с организациями есть у людей, находящихся в тюрьмах?

—  На самом деле, с юридической точки зрения, в тот момент, когда человек попадает в тюрьму, все возможные связи с организацией уже разорваны. На этот счет есть десятки решений Верховного суда. Поскольку суверенитет государства уже обозначен, этот человек находится под суверенитетом государства: его жизнь, еда, питье, возможность просмотра телевидения, прослушивания радио, чтение книг, внешнее общение — все под надзором государства. И в таком месте, находящемся под надзором государства, не может быть и речи о воле организации или суверенитете организации. Даже если есть хоть малейшее наказание, даже если есть суд, большинство из них оправдывают. Однако тюремная администрация заставляет подписать это прошение на том основании, что подопечный или человек продолжает поддерживать связь с организацией через книги, которые он читает, или через труды, которые он пишет, — ситуация, с которой не согласны прокурор и суд. Тем, кто противится этому навязыванию, тем, кто не соглашается с этой незаконностью, — как мы регулярно наблюдаем, — их поведению не дают оценку «хорошего» на том основании, что человек «не исправился».

Я также являюсь членом парламентской комиссии по правам человека. Например, вместе с депутатами от ПСР мы посещали тюрьмы. Там мы говорим: «Заключенные заявляют, что их заставят подписать такое— то письмо». Сотрудники министерства отвечают: «Нет, такого нет, такого документа нет». Но администрация тюрьмы говорит: «Конечно, мы получаем заявление о том, что человек хочет покинуть камеру». Разумеется, на фоне этого заявления, когда мы спрашиваем, чем отличаются эти камеры от других, они не отвечают. Эти наказания абсолютно субъективны, подходы направлены на то, чтобы ослабить человека и сломить его волю. Не говоря уже о политической ситуации, мы видели, как в некоторых тюрьмах людей лишают досрочного освобождения, потому что счета за электричество и воду слишком высоки, или за то, что кто— то не хочет посещать психолога и находится в хорошем психологическом состоянии. Есть также люди, которых наказывают за то, что они не ходят к имаму. Сейчас эти комитеты превратились в очень произвольный, незаконный параллельный суд, переходящий из одной тюрьмы в другую или в зависимости от вида наказания заключенных, а не в соответствии с постановлением или законом об освобождении как правовой основой. Ранее уже звучали оценки, называющие их параллельным судом. Они превратились в советы, которые действуют совершенно произвольно, иногда подменяя собой суд, иногда психолога, иногда прокурора.

—  Как же происходит процесс утверждения приговоров?

—  К сожалению, 98 процентов решений этих советов утверждаются судьями по исполнению наказаний. Есть право на апелляцию, но судьи по исполнению приговоров говорят: «Я не живу в тюрьме, а этот человек сидит там уже много лет, его оценили все — от надзирателя до начальника тюрьмы. Теперь, хотя я не наблюдал этого человека, я не могу выйти за рамки этой оценки», и действуют по шаблону. Адвокаты и семьи заключенных подали десятки уголовных заявлений и составили десятки возражений. К сожалению, эти возражения не имеют под собой никакой почвы. Более того, подобная практика наиболее распространена в тюрьмах Синджана и Карабюка. В некоторых тюрьмах, например, в качестве демонстрации силы препятствуют исполнению приговора в течение 6 месяцев и 1 года, а затем заключенных освобождают, как будто ситуация исчезла.

—  Вы сказали, что в некоторых тюрьмах такая практика очень распространена, тогда разве эти комитеты не функционируют одинаково в каждой тюрьме?

—  Не во всех тюрьмах существует одинаковая практика. Некоторые тюрьмы проводят промежуточные оценки за 6— месячный период, не вызывая человека, некоторые — вызывают. Некоторые делают это за неделю или 10 дней до приближения даты последней оценки условно— досрочного освобождения. Некоторые делают это в тот же день и могут принять решение об отказе, пока его/ее семья стоит у двери. Больше всего страдают заключенные, отбывшие 30 лет пожизненного заключения. 30 лет — это уже намного выше среднего мирового показателя, даже те, кто совершил серьезные преступления в области прав человека, по мнению Международного уголовного суда, не должны отбывать такой срок. Мы видели, что за последние 30 лет было вынесено много приговоров, таких как один год, три месяца, шесть месяцев. Даже сейчас условное освобождение рассматривается не как право, а как услуга.

Совсем недавно в тюрьме S— типа в Анталии находился Нураддин Джаляби, один из заключенных, отбывающих 30— летний срок. Его освобождение было отложено на момент за 2— 3 дня до выхода на свободу. Семья настойчиво звонит в тюрьму, независимо от того, освободят его или нет, дата освобождения ясна, мы у двери, мы будем ждать. В последний раз, когда мы звонили в тюрьму, начальник с большой неохотой взял трубку. Например, я спрашиваю начальника тюрьмы о том, что у человека, который сидит в тюрьме уже 30 лет, нет ни одного дисциплинарного взыскания за последнее время. Его контакт с внешним миром в тюрьме, его отношения с внешним миром, агрессивное государство, новый приговор, который он получил там, — нет никаких проблем с точки зрения безопасности, так почему вы препятствуете его освобождению?». Начальник говорит: «Наш специальный комитет собрался, и мы решили не освобождать его». Когда я спрашиваю его, что это за специальный комитет, он отвечает, что мы принимаем такие решения в отношении «преступников, совершивших террористические акты», в кавычках.

—  Это другой совет?

—  Я спросила, чем это отличается от административного наблюдательного совета, потому что никогда не слышал о таком ни в одной тюрьме. Ответ был таков: «Мы проводим предварительное собрание перед административным наблюдательным советом». Существуют также незаконные методы, которые они таким образом создали внутри своей структуры. Существует ли механизм надзора за этими методами? Нет. Например, по этому поводу были сделаны десятки обращений в ЕКПП и Совет Европы. Существует кампания, инициированная Ассоциацией по правам человека (АПЧ) и Ассоциацией адвокатов за свободу (ААС). Мы постоянно говорим об этом, и действительно, к чему приведет функционирование этого совета? Во что он превратится по прошествии этого времени? Потому что он стал институтом, который фактически узурпирует свободу. Когда освобождаются политические заключенные, только нескольких человек освобождают напрямую с правом на условное освобождение. Почти всех держат в тюрьме еще как минимум 6 месяцев на том основании, что они плохо себя ведут.

Я хотела бы добавить, что эта директива появилась в 2020 году и была введена в действие с 2021 года. Кроме того, с 2021 года по закону необходимо проводить оценку с учетом условий содержания заключенного. Однако, несмотря на запрет ретроактивности, эти комиссии выносят решение на основании прошлых дисциплинарных взысканий, прошлой практики, прошлых событий. Фактически это означает отказ от конституции и верховенства закона. Ведь если вы принимаете решение сегодня по поводу события, произошедшего в прошлом, это означает уничтожение существующего закона. Закон должен давать оценку, исходя из того, что произошло с момента его вступления в силу. Однако, к сожалению, это не так. Например, есть заключенный, отбывший срок в 30 лет, он был приговорен к одиночному заключению в 90— е годы, но, допустим, прошло 15— 16 лет, комиссия говорит: «Вы получили такое— то и такое— то дисциплинарное взыскание 15— 16 лет назад, по этой причине мы не видим у вас в «хорошего поведения». Другими словами, эти комитеты стали отражением абсурда и беззакония. Например, были положительные решения, принятые судейскими коллегиями по исполнению наказаний, о том, что решения не будут иметь обратной силы. Однако прошло несколько месяцев, и те же самые палатные суды стали принимать противоположные решения. Это фактически свидетельствует о том, что данная ситуация осуществляется централизованно, с помощью политического судебного решения.

—  Каково предложение партии ПНРД в отношении этого совета и есть ли разные реакции?

—  От других партий и организаций поступали требования и призывы изменить эту комиссию или преобразовать ее в более объективный механизм. Однако, как утверждает юридическая комиссия нашей партии, эти комитеты, которые приравниваются к многочисленным наказаниям, совершенно произвольны и не соответствуют ни закону, ни конституции, ни Европейской конвенции по правам человека (ЕКПЧ), и должны быть полностью упразднены. Потому что очевидно, что эти комиссии, которые уже более 3 лет внедряются во всех тюрьмах, на самом деле не являются проверяемым механизмом, поэтому их изменение, исправление или добавление не будет решением проблемы. Мы требуем полностью отменить эти комиссии и их полномочия и предоставить заключенным право на условно— досрочное освобождение. По этому поводу были поданы десятки обращений в конституционный суд. К сожалению, некоторые из них были отклонены. Сейчас решения по этому вопросу нет. В рамках этого процесса были поданы иски об отмене самого постановления, но они находятся на рассмотрении в Государственном совете, и никаких подвижек в этом вопросе нет. В ИПЧРТ (Институт по правам человека и равенству в Турции) подается множество заявлений. Организованной оценки этих заявлений не существует. Несмотря на десятки обращений, ИПЧРТ отклоняет их как несправедливые. Есть много адвокатов, которые подают ходатайства в интересах общества, но и они не получают результатов. Мы сталкиваемся с совершенно произвольным советом по пыткам, который переплетается с политикой государства, то есть с контролем и знанием Главного управления тюрем и мест заключения и Министерства юстиции.

—  С другой стороны, аналогичная отсрочка освобождения была сделана для Вейси Аташа, одного из заключенных в Имралы. Как вы интерпретируете эту отсрочку и связь этих комитетов с изоляцией в Имралы?

—  Как и адвокат господина Оджалана, мы сделали следующие выводы, когда этот комитет только был создан: Абдулла Оджалан был приговорен Европейским судом по правам человека (ЕСПЧ) к 25 годам пожизненного заключения с отягчающими обстоятельствами. Турция должна ввести закон, механизм. На момент введения этого механизма ни суд, ни ЕКПП, ни Комитет министров не настаивали на создании судебного механизма. Они говорили, что согласятся даже на административный механизм. Интересно, предполагается ли использовать этот комитет для возможного внесения поправок в закон? Потому что при каждом изменении, которое происходит в Турции в отношении тюрем, сможет ли господин Оджалан извлечь из этого пользу или нет? Существуют правовые нормы, которые принимаются на основе оценки. И когда были приняты первые решения этих комитетов, мы увидели, что наступило состояние слома политической воли.

То, что происходит сегодня в Турции после создания тюрем S, Y и F— типа, решения этих комитетов, усиление изоляции и прекращение контактов с внешним миром — все это является следствием того, что в действительности не существует ни юридической, ни политической, ни социальной оппозиции незаконности, созданной государством в Имралы. И отсрочка освобождения Вейси Акташа, — человека, у которого нет ни семьи, ни адвоката, который годами не обменивался ни одним письмом с внешним миром, не сделал ни одного телефонного звонка, — на 1 год на том основании, что он плохо себя ведет, — это решение тюремной администрации как часть изоляции Имралы. В то же время это также часть профилактики того, что может возникнуть в отношении Имралы и господина Оджалана в случае, если этот человек будет освобожден. Потому что если бы Вейси Акташ находился вне Имралы, он бы уже воспользовался всеми этими правами. Есть и другая разница: Вейси Акташ — пожизненно осужденный. Господин Оджалан и другие заключенные приговорены к пожизненному заключению с отягчающими обстоятельствами. Но, несмотря на это, Акташ на протяжении многих лет содержался в очень суровых условиях. Он содержался в условиях, гораздо более суровых, чем условия пожизненного заключения с отягчающими обстоятельствами. Сегодня может показаться, что решение комиссии, вынесенное в Имралы, и решение комиссии, вынесенное в других тюрьмах, технически и процессуально идентичны. Но на самом деле решения комиссии, принятые во всех тюрьмах, берут свое начало и силу из беззакония, произвола и пыток в Имралы.

—  И снова всем в Имралы был вынесен 3— месячный запрет на посещение семьи. Какая процедура применяется для этих последовательных дисциплинарных взысканий и последнего объявленного дисциплинарного взыскания? Законно ли такое их количество?

—  Если бы сегодня Вейси Акташ, Омар Хайри Конар, Хамили Йылдырым находились в другой тюрьме, они могли бы проводить обычные семейные встречи, пользоваться своим правом на телефон, у них не было бы препятствий для переписки, они могли бы встречаться со своими защитниками, но с того дня, как их доставили в Имралы, то есть с марта 2015 года, они не могут встретиться ни с одним из своих адвокатом. Они смогли встретиться со своими семьями только три раза и только один раз воспользовались своим правом на телефонный звонок. Другой телефонный звонок был отменен по причине протеста. Уже совершенно очевидно, что система пыток, созданная здесь с самого начала, была рассчитана на конкретного человека, и все, кто туда попадает, подчиняются ей.

Например, есть предыдущие дисциплинарные решения и решения о запрете на посещение адвокатов. Мы не знаем содержания этого решения, поскольку оно еще не было передано адвокатам. Однако мы говорим о месте, где дисциплинарные взыскания за семейные визиты налагаются каждые 3 месяца, а решения о запрете посещения адвокатов выносятся каждые 6 месяцев. Эти дисциплинарные взыскания и запреты не могут быть оправданы отсутствием хорошего поведения. Адвокатское бюро «Асрин» уже много лет говорит о том, что ни одно из наложенных дисциплинарных взысканий не имеет под собой реальной основы, является незаконным и произвольным. Однако в отчете о визите ЕКПП в 2019 году была дана такая оценка: по информации, содержащейся в нем, наложение дисциплинарного взыскания на ситуацию, связанную с внутренним функционированием тюрьмы, является обманом — ведь дисциплинарное взыскание было наложено на основании того, что право на спорт было превращено в беседу — это лишит тюрьму возможности общаться с внешним миром. Другими словами, если есть ситуация внутри тюрьмы, вы накладываете штраф и дисциплинарное наказание за использование права внутри тюрьмы. Но когда нет проблем с внешним миром, когда нет встречи, в законе нет места для дисциплинарного наказания, которое может помешать общению с внешним миром. В то же время это обман, это показывает, что мы имеем дело с политическим решением. Но, к сожалению, с тех пор эти дисциплинарные взыскания не прекратились и продолжаются до сих пор, а ЕКПП не смог отстоять свою оценку и предотвратить эти взыскания.