2 января 2020 года турецкий парламент одобрил официальную интервенцию в Ливию. Несколькими неделями ранее, 27 ноября 2019 года, президент Реджеп Тайип Эрдоган убедил правительство в необходимости cоглашение c международно признанным правительством в Триполи (Правительство национального согласия – ПНС), о подписании морского меморандум с Анкарой. В этом документе 16-километровый коридор от юго-западной Турции до северо-восточной Ливии объявлен исключительной экономической зоной (ИЭЗ), которая игнорирует права Греции.

В свою очередь, подписав меморандум о безопасности,

Турция взяла на себя обязательство защищать Триполи и начала операцию, основной тактической целью которой было положить конец восьмимесячному наступлению на столицу со стороны базирующейся на востоке Ливии вооруженной коалиции командующего повстанцами Халифы Хафтара.

К концу весны 2020 года поддерживаемые Турцией силы объединились с правительством Триполи, вынудив главные бригады Хафтара покинуть северо-запад Ливии. Замешательство этого военачальника вызвало резкие комментарии из нескольких столиц.

Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ), главный поборник военной кампании Хафтара с 2014 года, осудили действия Турции в Ливии, заявив, что Анкара «подрывает усилия по достижению мирного урегулирования и дестабилизирует весь регион». Франция и Греция также выступили с резким осуждением, в то время как ни Вашингтон, ни Москва не выступили с твердыми заявлениями по этим вопросам.

Частота, с которой турки отправляли военные грузовые рейсы и консолидировали свои ресурсы в Ливии после поражения Хафтара – это напоминание о том, что они не намерены уходить из этой страны в обозримом будущем. Поэтому стоит изучить события и обоснование, которые привели к Меморандуму Анкары от ноября 2019 года.

Хотя подписанию этого Меморандума и последовавшей за этим массированной операции в значительной степени способствовала разрушительная неэффективность Хафтара и его эмиратского спонсора, корни конфликта разрастались в течение нескольких лет, если не десятилетий.

Вмешательство в конфликт не было чем-то новым

Многочисленные декларации, в последнее время изображающие Турцию как разрушителя, действующего на ливийском театре военных действий, могут заставить наблюдателей забыть о более ранних событиях. В феврале-марте 2011 года, когда вспыхнули народные восстания против Муаммара Каддафи, Анкара выступила против Североатлантического договора. В то время организация (НАТО) и ее партнеры по Персидскому заливу собираются воевать против режима ливийского автократа.

Близость Турции к Каддафи впервые усилилась, когда он поддержал 1974 вторжение Турции на Северный Кипр. Экономическая активность между Ливией и Турцией росла в последующие годы. Этот рост ускорился после дипломатического соглашения с Соединенными Штатами в 2003 году, которое помогло снять международные санкции в отношении Ливии в эпоху высоких цен на нефть. Кроме того, когда Ливия объявила ИЭЗ (Исключительная экономическая зона) в мае 2009 года и сигнализировал о том, что она открыта для международных соглашений. Интересы Турции были серьезно затронуты.

К началу 2011 года турецкие компании имели в Ливии незавершенные проекты стоимостью более 20 миллиардов долларов, в основном в строительстве, машиностроении и энергетике. Этих огромных экономических интересов достаточно, чтобы объяснить, почему Турция сначала попыталась воспротивиться интервенции НАТО в Ливии.

После того как американская настойчивость помогла убедить Турцию отказаться от использования своего вето и присоединиться к операции НАТО, возглавляемое Партией справедливости и развития (ПСР) турецкое правительство стало ценить ауру и идеологические преимущества, которые оно получило в Ливии после Каддафи. Турецкая разновидность модернистского, полудемократического исламского популизма во многих отношениях сродни Мусульманскому Братству.

В период с 2011 по 2013 годы египетский и сирийский кризисы привели к тому, что Катар и Турция становились все ближе друг к другу, так как оба государства опирались там [в Египте и Сирии] на исламистские течения. Ливийские исламисты также играли определенную роль в Сирии в то время, работая вместе

с Дохой и Анкарой с целью подрыва режима Башара Асада.

Эти связи сохранились до сих пор, и Эрдоган, несмотря на свою идеологическую многосторонность в течение последнего десятилетия, не перестает поддерживать реформистский, восходящий снизу суннитский ислам в арабских странах.

Это, однако, не означает, что укрепление «Братьев-мусульман» является самоцелью Турции. Скорее наоборот. Чтобы продвигать свою геополитическую повестку дня в регионе, Анкара инструментализирует свое влияние и близость к исламистским сетям в арабских странах, таких как Ливия.

Хотя «Братья-мусульмане» никогда не были очень популярны в Ливии, война 2011 года против Каддафи катапультировала ряд сторонников политического ислама во власть.

Кроме того, имеются глубокие исторические связи между западным побережьем Ливии и Турцией.

Рост влияния Абу-Даби (столица ОАЭ прим.) и его превращение в крупного регионального актора в 2013 году стали еще одним фактором катарско-турецкого сотрудничества. Действительно, в годы, последовавшие за арабскими восстаниями, ОАЭ вместе с несколькими другими союзниками США, включая Саудовскую Аравию, Египет, Францию и Иорданию усилили свою враждебность к идее о том, что гражданская инициатива и общественная активность должны быть терпимы на Ближнем Востоке и в Северной Африке, независимо от того, включает ли эта деятельность, направленная против традиционного авторитаризма, экстремистские или умеренные методы.

В Ливии Турция поддерживает разношерстный спектр исламистских и революционных сил, который приобрел военное измерение во второй половине 2014 года, когда кампания Хафтара против исламистских группировок в Бенгази начала проявлять признаки стойкости. Вмешательство Анкары в те годы не было массивным и связанным с какой-либо систематической политикой. Оно проявлялась главным образом в позиции невмешательства Анкары, которая закрывала глаза всякий раз, когда ливийские акторы базировались в Турция и поставляли оружие исламистским бригадам, призванным бороться с вооруженной коалицией Хафтара.

В течение двух лет, предшествовавших наступлению Хафтара в 2019 года на Триполи, вмешательство, исходящее от Турции, уменьшилось. В тот период, радикальные исламисты – революционеры, если они не были убиты, были арестованы или вынуждены покинуть страну под давлением более центристских ополченцев в Триполитании. У самого турецкого государства не было ни четкой ливийской политики, ни действенной точки входа в нее. Например, в ноябре 2018 года, за несколько дней до мирной конференции, проходившей в Палермо (Италия), турецкий министр обороны, Хулуси Акар, посетил официальных лиц ПНС в Триполи и подарил им морские карты, которые должны были высветить предполагаемые попытки Греции вторгнуться на континентальный шельф Ливии. Его проигнорировали. В тот момент власти Триполи сочли невозможным заключение каких-либо морских соглашений с Турцией, которые оттолкнули бы Грецию, Кипр и, возможно, весь Европейский союз.

Но лобовая атака Хафтара, его Ливийской Национальной армии (ЛНА), на Триполи в апреле 2019 года подействовала как системный шок, который изменил бы мировоззрение каждого. В том же месяце ОАЭ, стремясь компенсировать слабость ЛНА на земле, начали кампанию воздушных ударов по Триполи.

Эмиратские бомбы помогли сдержать силы ПНС, но так и не смогли продвинуть Хафтара в самое сердце столицы Ливии. Турция, не видя никакого значимого института на международной арене, осуждающего военную интервенцию ОАЭ, ответила имитационно. Убедившись в том, что Триполи будет финансировать ее усилия, Анкара развернула боевые дроны «Байрактар» ТВ2 и отправила несколько десятков турецких офицеров управлять ими от имени ПНС.

В сентябре 2019 года, наемники группы Вагнер, сотни российских боевиков, отправленные на линию фронта к югу от Триполи, чтобы помочь коалиции Хафтара, атаковали ПНС и уровняли силы. В октябре 2019 года по совокупности технических и политически мотивированных причин тайная миссия Турции в Ливии вообще прекратилась на несколько недель. Она возобновилась только после того, как лишенный друзей осажденный Триполи, в условиях когда он столкнулся с угрозой своему существованию, подписал морской меморандум, который он несколько раз отказывался рассматривать в течение предыдущих месяцев. Как только подпись была получена, Эрдоган развернул гораздо более всеобъемлющую, более открытую военную интервенцию в Триполитанию.

После победы в битве за Триполи

С тех пор как поддерживаемая Турцией ПНС изгнала Вооруженную коалицию Хафтара с северо-запада Ливии в июне 2020 года, территориальный разрыв между двумя основными лагерями гражданской войны стал статичным.

Линия разлома проходит от города Сирт, расположенного в центре ливийского побережья, до авиабазы Джуфра в 260 километрах к Югу от него. Эта линия, по существу, отделяет юго-западную часть страны от ее северо-запада.

Затишье с июня в значительной степени было связано с продолжающейся работой группы Вагнер, тесно сотрудничающий с ОАЭ. Продолжаются вмешательства и отправка оборудования. В рамках попытки убедить поддерживаемые Турцией силы не предпринимать вторжения на Восток или Юг, русские даже ввели в Ливию дюжину истребителей.

Казалось бы, невозмутимая Турция использовала многомесячную паузу с июня, чтобы закрепить свое присутствие на северо-западе Ливии. Турецкие ресурсы в Ливии в настоящее время являются существенными и включают в себя две полномасштабные постоянные военные базы и около 3000 сирийских наемников. На финансовом фронте Анкара проявила острый интерес к казне Триполи. Это стало очевидным, когда в августе 2020 года она подписала нераскрытое соглашение с Центральным банком Ливии.

Заботливость, нацеленная на то, чтобы собрать экономические дивиденды в Ливии помогает объяснить временную примирительную позицию Турции по отношению к России – Москва оказывала на Хафтара давление с тем, чтобы он снял свою, продолжавшуюся девять месяцев, блокаду экспорта нефти. В то же время имели место попытки ООН помочь формированию нового правительства национального единства, которое будет принято за пределами Ливии. Мышление турок предполагает, что такая договоренность позволила бы косвенно разделить ресурсы страны.

Кампания Турции в Восточном Средиземноморье

Другим важным фактором, который привел к стремлению Турции увидеть успехи ООН в деле ливийского урегулирования, стала морская кампания Анкары в Восточном Средиземноморье. В этой связи Анкара считает необходимым стратегическое сохранение в Ливии дружественного ей международно признанного правительства. Точно так же Анкаре необходимо не допустить де-юре раздела страны.

Несмотря на некоторую сдержанность, проявленную Турцией, ее склонность к жесткой власти и упрямая решимость сохранить постоянную военную миссию в Ливии могут заставить ее в политических целях пойти на компромисс с ООН и выступить против некоторых умеренных ливийских течений.

Одна из причин, по которой Турция вряд ли согласится на сокращение своих военных ресурсов в Триполитании, связана с землями за пределами Ливии. Закрепившись на северо-западе Ливия, Анкара находится в процессе постепенного обретения прохода в Сахель и остальную Африку.

Действительно, первостепенное значение африканского рынка будет только расти в ближайшие десятилетия для турецких строительных компаний и экспортно-ориентированных производителей.

Ставки для Турции в Ливии и в море

В приведенном выше кратком обзоре очерчены основные цели, подпитывающие ливийскую авантюру Турции: (1) напористость на воде; (2) коммерческие интересы на ливийской земле, в том числе в энергетическом секторе; и (3) политические и коммерческие амбиции в остальной части Африки.

Морские амбиции Турции требуют разъяснения дополнительных нюансов. Ее недавние разведывательные вылазки в Восточном Средиземноморье и агрессивные жесты, которые множились после Триполитанской победы ПНС – это вещи, связанные в первую очередь не с запасами газа в [Средиземном море].

В мотивации Турции за этими агрессивными действиями, скорее всего, стоит территориальный суверенитет и другие политические ставки, лишенные прямых экономических сверхприбылей. Чтобы понять происходящее, нужно разобраться о том, как Турция видит Восточное Средиземноморье и как, что весьма важно, Ливия вписывается в ее геополитические расчеты.

Нематериальные активы

Военно-морская доктрина, получившая название «Голубая родина», вдохновившая Анкару на подписание меморандума с Триполи в ноябре 2019 года, была впервые сформулирована 13 лет назад, задолго до открытия в прошлом десятилетии

природного газа на Востоке Средиземноморья. Главным автором доктрины является адмирал Джем Гюрдениз, фигура, для которой более характерны стойкий национализм и секуляризм, нежели какие-либо симпатии к собственной идеологии ПСР (правящая в Турции партия президента Эрдогана исламистская Партия справедливости и развития, – прим.) После того как партия Эрдогана потеряла парламентское большинство в 2015 году из-за роста влияния прокурдской партии (Демократическая партия народов, ДПН, стала получать все больше голосов на выборах, отбирая у Эрдогана часть его электората – консервативных суннитских курдских избирателей; так же наряду с ними за ДПН голосуют чуждые Эрдогану социальные группы – светские курды и часть секуляристской турецкой интеллигенции, – прим.) президент Турции заключил союз с несколькими националистическими организациями.

Наиболее влиятельной из них является политическая партия бывшего вице-премьера Девлета Бахчели (Партия националистического движения, – прим.), которая делает упор на «национальную безопасность» и придерживается сильных антизападных взглядов. Несмотря на философские разногласия, Эрдоган и Бахчели продвигают мировоззрение, в котором доминирует вера в то, что турецкое государство находится под угрозой, а следовательно, они делают ставку на упреждающий экспансионизм. Предоставление свободы ультранационалистам помогло Эрдогану сохранить власть. В ходе этого процесса ультранационалисты стали основным двигателем милитаристской внешней политики Анкары, которая проводится с 2018 года. Принципы данной политики коренятся в рациональности, дисциплине и прагматизме в том, что касается захвата геоэкономических выгод, к чему располагают и апатия США (в эпоху Трампа) и растущая международная анархия.

Однако другие аспекты агрессивного ревизионизма современной Турции выходят за рамки строгой реальной политики. Морские устремления Анкары, например, в значительной степени обусловлены максималистским чувством

суверенитета и нематериальных ценностей, таких как идентичность, национальная гордость и жажда престижа за рубежом.

Нынешняя неразбериха с конкурирующими ИЭЗ (Исключительными экономическими зонами) в Восточном Средиземноморье имеет глубокие корни, восходя к событиям 20-го века, а иногда и дальше, к тому, что было связано с многовековым соперничеством. Некоторые из этих проблем связаны с турко-греческими обидами эпохи холодной войны.

Первоначально кризисы между двумя странами – такие, как стамбульский погром в 1955 году или массовые убийства турок на Кипре после того, как последний стал независимым государством в 1960 году, не имели морского измерения. Затем, после того как Турция вторглась в северную часть Кипра в 1974 году, Анкара начала выдвигать морские претензии в отношении Эгейского моря.

Такие обиды, возможно, являются отражением того факта, что современная Греция контролирует огромное количество небольших островов в восточной части Эгейского моря. Эта своеобразная география ставит Турцию в структурно невыгодное положение.

В отличие от негодования Турции по отношению к Греции по поводу Эгейского моря, нерешенный кипрский кризис сам по себе также имеет важные морские аспекты. Воды, окружающие разделенный остров, действительно страдают от напряженности в результате непризнанного статуса Турецкой Республики Северного Кипра и продолжающегося военного присутствия Анкары там.

В двух вышеприведенных случаях – турко-кипрском кризисе и турко-греческом кризисе, соответствующие стороны, как ожидается, решат свой соответствующий вопрос о перекрывающихся ИЭЗ путем двусторонних переговоров на основе международного права или, если соглашение не может быть достигнуто, путем обращения в международные суды. Но на самом деле Анкара сопротивляется обоим путям и вместо этого требует специального соглашения.

В то время как Анкара официально заявляет о готовности обратиться в Международный суд ООН в Гааге, она настаивает на оптовом подходе, охватывающем сразу несколько вопросов – возможно, это способ подорвать дело Греции с самого начала. Все это означает, что общая проблема глубока и сложна.

Доводы Турции вряд ли можно полностью отвергнуть, да и вряд ли они будут разрешены через одну простую уступку Греции, предполагая, что последняя готова сделать это.

Запасы природного газа, обнаруженные международными конкурентами Турции с 2011 года были не очень велики, но это помогло мобилизовать конкурентов, усилив их солидарность, направленную против Турции, возродив все старые, нерешенные проблемы.

В 2019 году в Каире состоялось торжественное открытие Восточного Средиземноморского газового форума, в котором кроме Египта приняли участие Италия, Республика Кипр, Греция, Израиль, Иордания и Палестинская автономия. Одной из главных целей Форума является использование египетских мощностей по сжижению природного газа с целью оптимизации транспортировки природного газа из этого региона в Европу. Это стремление не только исключает бедную энергоресурсами Турцию, но и подрывает ее давнее стремление стать жизненно важной транзитной платформой для иностранного газа в Европу.

Таким образом, за последние 10-15 лет сплоченность соперников Анкары в Восточном Средиземноморье возросла. Это дает Турции основания опасаться оказаться в ловушке – в узкой полоске моря у ее южного побережья.

В этом контексте важно, что правительство Триполи является единственным международно признанным правительством поблизости, на которое Турция может сослаться, предлагая свое толкование конвенций о территориальных водах.

Если эта интерпретация [морского права] будет защищаться неустанными действиями в течение длительного периода времени, то, по мнению Анкары, Афины в конечном итоге уступят и согласятся на перекройку зон морской юрисдикции в Эгейском море.

Но в настоящее время Греция далека от такой капитуляции, так как и Франция, и ОАЭ решительно поддерживают ее, в том числе и в военном отношении. Например, как французские, так и эмиратские военные самолеты участвовали в военных учениях Греции в конце лета 2020 г. Фактически на региональном уровне наследный принц Абу-Даби Мохаммед бен Заид становится лидером, нанося ответный удар по Турции. В частности, в Ливии. Хотя экономические и геостратегические соображения действительно имеют значение для ОАЭ, главная забота эмиратцев, господствующая над всеми остальными, обусловлена идеологически. Обеспечивая выживание Правительства национального единства (ПНС) в Триполи, плюралистический характер которого позволяет «Братьям-мусульманам» оказывать определенное влияние на национальное управление этой богатой североафриканской страной, Анкара укрепляет свой идеологический престиж в глазах различных групп населения по всему региону и за его пределами. Стиль правления Эрдогана авторитарен, но это форма авторитаризма несколько более рыхлая, менее вертикальная и менее централизованная, чем модель Мохаммеда бин Зайда.

Дополнительная политическая неопределенность, связанная с той динамикой снизу вверх, которую Эрдоган поощряет во всем арабском мире, рассматривается ОАЭ как угроза выживанию эмиратского режима (проще говоря, эмиратский монарх-диктатор боится волнений и восстаний, – прим.). Искоренение такой системы в Ливии является важной целью Эмиратов с 2011 года.

Заключение

Поддержка «Братьев-мусульман» хотя и была несомненной реальностью на тактическом уровне, сама по себе не была основной мотивацией решения турок отправиться в Ливию. Фактически, ультранационализм сыграл бОльшую роль в качестве идеологического двигателя этого решения, чем политический ислам.

Но в любом случае, мышление, лежащее в основе внешней политики Анкары, не столь прагматично, как утверждают некоторые ее сторонники.

Они говорят, что позиция Анкары порождает «принудительную дипломатию», или динамику, которая вынудит соперников Турции смириться с новой геостратегической конфигурацией и, в конечном счете, согласиться на урегулирование, причем на условиях которые являются удовлетворительными для Анкары.

В конечном итоге все может пойти в указанном направлении, но на момент написания статьи никаких конкретных указаний на это не было. Ливийская игра Анкары – хотя и не провалилась до сих пор – пока что не обеспечила достижение ни одной из ее стратегических целей.

Между тем, все усиливающееся стремление Турции заявить о себе за рубежом в сварливой манере, служит внутренней цели ее лидеров. У Эрдогана и его соратников есть сильный стимул отвлечь внимание турецкой общественности от долгового кризиса, который вышел из-под контроля, от положения, когда вдвое упала долларовая стоимость турецкой лиры за два года и нанесен ущерб реальной экономике. Это означает, что только однозначное, сокрушительное поражение может удалить турецкого Джаггернаута из Ливии в ближайшие несколько лет.