Я следила за процессом, начавшимся в Турции, из Шри-Ланки. В другой статье я постараюсь рассмотреть Шри-Ланку более подробно. Продолжающееся поражение тамильской борьбы в Шри-Ланке (я имею в виду не военное, а социальное) позволяет лучше оценить многие практические и аналитические перекрестки трансформации Курдского движения за свободу. В то же время, опираясь на пример Шри-Ланки, легче понять определение господина Оджалана, который описывает борьбу за существование и борьбу за свободу как разные виды борьбы, требующие разных инструментов. Я начала с Шри-Ланки, потому что последние несколько месяцев провела с тамилами и осмысливала происходящее в Турции, находясь с ними в диалоге.

Националистическое поражение тамилов 

Для тамилов главной и безальтернативной целью борьбы с государством Шри-Ланки было создание отдельного государства. Они уверены, что государство никогда ничего им не даст, а если и даст, то заберёт вдвойне. В конце концов, мы говорим о народе, пережившем геноцид в 2009 году, когда за неделю было убито более 120 тысяч человек, и неоднократно подвергавшемся массовым погромам со стороны доминирующего сингальского народа. Поэтому, в отличие от многих, они никогда не спрашивали меня: «Что курды получили от государства в обмен на разоружение и роспуск РПК?». Их интересовали новые стратегии самообороны РПК и Курдского движения, а также расстановка сил на Ближнем Востоке. 

 

С другой стороны, тамилы, подчинившиеся национализму, живут в постоянно откладываемом времени и не могут посеять семена идеи свободного общества. Сегодня они не знают, что делать, и в каком-то смысле ассимилируются в Шри-Ланке благодаря тамильскому национализму (путем ожидания и жалоб). Правда, есть и те, кто осознает это. Для них парадигма Оджалана действительно стала руководством.

Тревожащий вопрос 

Я рассказываю это потому, что с самого начала нового [мирного] процесса меня больше всего беспокоил вопрос: «Что дает государство?». В первой части этой статьи я хочу особенно остановиться на этом. Конечно, право — это поле борьбы. Государство нужно принуждать, и это важный фронт демократической борьбы. Однако, как заявили и Оджалан, и РПК, решение о трансформации (включая разоружение) нельзя понимать как вопрос торга. 

Решение о трансформации было принято потому, что РПК доказала существование курдов как нации и превратила их в силу на Ближнем Востоке, но также и потому, что она не смогла создать свободное общество. Кроме того, из текста Оджалана о перспективах мы понимаем, что вопрос также связан с тем, как курдский народ может обеспечить свою самооборону в нынешних условиях. Если иногда оружие — важный инструмент самообороны, то в других случаях можно предпочесть использование других инструментов, расширение союзнических пространств и отказ от оружия.

Исключительный случай 

В заявлении, сделанном после 12-го съезда РПК, четко указано, что решение о роспуске не связано с поражением. Напротив, организация заявила, что успешно выполнила свою миссию, определила новые задачи, и настало время бороться за свободу и демократию другими организационными методами. В выступлениях на съезде, опубликованных агентствами, ведущие лидеры РПК заявили, что борьба против патриархата, капитализма и национализма будет продолжена. Они подчеркнули, что более чем когда-либо решительно настроены реализовать идеал Абдуллы Оджалана о создании демократического, плюралистического и мирного Ближнего Востока на основе свободы женщин, социалистических принципов и экологичного образа жизни — вопреки силам, стремящимся углубить войну в регионе. 

Безусловно, случай, когда революционная вооруженная организация объявляет об успешном завершении своей миссии без коренных изменений в распределении властных отношений и о самороспуске — явление исключительное. РПК, заявляя о «возрождении» курдского народа, самораспустилась без каких-либо изменений в конституции, где граждане определяются исключительно как турки. После этого заявления многие курды и сочувствующие им турки задались вопросами: «Что турецкое государство «дало» курдам взамен?» и «Что курды получили в отношении своих требований — изменений конституции, региональной автономии и образования на родном языке?

Подобные вопросы, по моему мнению, упускают суть проблемы и сужают поле борьбы. Они сводят свободу и достоинство народа к их признанию государством в качестве правомочного коллектива или индивидов. Более того, это признание заслуживается лишь при наличии доказательств своей ущемленности и предоставляется только тогда, когда они становятся «читаемыми» в рамках определенных (национально-государственных) правовых и нарративных конструкций. 

РПК же с момента основания ставила целью не быть «читаемой» господствующими идеологическими словарями, а создавать собственный. 

Вероятно, ни один революционер не станет отрицать то, что годами повторяли иные движения: чернокожих, феминистское, классовые, антиколониальные — вся архитектура современного либерального права и политики основана на онтологических исключениях и структурно поддерживает лишь определенные типы людей. 

Этот тип обычно мужского пола, собственник и почти всегда белый, живущий, желающий и действующий предписанными способами. Всем другим приписывается либо потенциал насилия, либо девиантность, нецивилизованность или невежество. Практика прав человека с ними в качестве субъектов даже не воображается, а стирание их «отличий» рассматривается как условие становления субъектами истории. 

Признание через договоры и торг превращается в своеобразный экзорцизм — когда «отказ» (от идеалов, памяти и способов жизни — всегда в условиях насилия) вознаграждается юридическим включением. 

Борьба за свободу 

В свете 52-летней борьбы РПК против турецкого государства, честно говоря, мне действительно интересно, может ли турецкое государство что-то «дать» курдам (в смысле торга или обмена), пока оно само не будет полностью упразднено. Однако полная ликвидация государственной формы могла бы открыть пространство для юридического и политического представительства тех способов бытия человеком, которые поддерживает РПК. 

Под «способами бытия человеком», которые поддерживает РПК, я подразумеваю многое. Например, формирование через дружбу, а не через семью, возвеличивание не жизни как таковой, а жизни правильно прожитой, организацию образования как развитие способности к свободе и общности, приоритет ценности труда заботы о других и действий ради них. 

В этом смысле заявление РПК провозглашает не мирное соглашение, основанное на торге (юридическое признание в обмен на сдачу оружия, права в обмен на послушных граждан), а победу на онтологическом и эпистемологическом уровне. Оно объявляет борьбу за отказ от капиталистической современности и реализацию демократической современности, которая отныне будет формироваться без использования оружия. 

Эта борьба направлена не на уничтожение государства, а на то, чтобы общество больше не зависело от государства в своем производстве и воспроизводстве — чтобы государство стало своего рода нефункциональным. Вот что называется борьбой за свободу. 

Возрождение 

Выражение РПК о «возрождении курдского народа», на мой взгляд, отражает как минимум два различных (и иногда кажущихся противоречивыми) аспекта курдской жизни, возникших вместе с борьбой РПК. 

Первый аспект: вооружённая и гражданская мобилизация курдов заставила турецкий народ и государство признать курдов как «другого», чьи требования необходимо учитывать. 

Второй аспект: курдский народ превратился скорее в глагол, чем в имя. На мой взгляд, курды, демонстрируя невозможность существования, дифференциации и создания различных способов бытия человека в рамках национальных (и сформированных капиталистической современностью международных) правовых структур, приняли текучее существование (одновременно используя и превосходя эти структуры). 

Это текучее существование было теоретизировано господином Оджаланом, раскрывшим его важность и стремившимся институционализировать мощный преобразующий потенциал (и универсальное вмешательство), заключённый в этом текучем существовании курдов.

Онтологическая победа 

Поясню: турецкое государство всегда делало глубокие психологические инвестиции в уничтожение курдской идентичности. Многообразие, воплощаемое курдским народом, воспринималось как онтологическая угроза всем историческим и юридическим национальным нарративам, утверждающим естественное и исключительное право турок на земли от Фракии до Анатолии и Месопотамии. 

В этих нарративах турецкое (мужское) стремление к господству, не имеющее аналогов у других наций, представлено как естественное основание их владения территорией. Следовательно, с 1923 года турецкое государство навязчиво и насильственно стремилось стереть курдов везде, где они проявлялись – в каждом акте демонстрации их субъектности и желаний. 

Посредством поимки, уничтожения, насильственного перемещения, обездвиживания, пыток и изоляции оно заставляло курдов замолчать, скрываться и прекращать существование, пытаясь привести пространство в соответствие с турецкой конституцией и поощряемой ею правовой сферой (что, конечно, не уникально для Турции, а присуще государственности и национализму в целом). 

Мифологические образы 

Философ Аленка Зупанчич, чьи слова я читала в газете (также она передавала привет господину Оджалану), утверждает, что важный путь к обретению бытия (возрождению) личности или народа и демонстрации их инаковости существующему порядку заключается в осуществлении желания, заставляющего других задаваться вопросом: «Чего они хотят?». Именно вооруженная борьба курдов под руководством РПК и их политическая мобилизация, вынуждая турок, турецкое государство и весь мир задавать этот вопрос, одержали победу в борьбе за существование. Благодаря движению за свободу курдский народ просочился в насильственно гомогенизированное турецкое публичное пространство, газеты, телеканалы и избирательные кампании, превратив в главную тему обсуждения вопрос: «Чего хотят курды?» В той мере, в какой Турция не смогла дать четкого и убедительного ответа на этот вопрос и была вынуждена задавать его снова и снова, она стала центрированной вокруг курдов. Даже когда обсуждаются самые конкретные требования курдов, этот вопрос возникает вновь: «Да, да, но чего они хотят?» — а психическая привязанность турок к образу курда трансформируется из фантазии об уничтожении в страстное любопытство (конечно, часто все еще насильственное) — «узнать» их (а иногда и «раздавить», «проглотить», «переварить»).

Добавлю: в психическом и политическом воображении турок курды никогда не были исторической фигурой. Курды всегда были мифологическими фигурами, обретающими смысл в современных дискурсах, замораживающих их инаковость в категориях «бандитов, террористов, невежд и крестьян». Эти (в негативном смысле) мифические фигуры, встроенные в прогрессивные нарративы о модернизации, демократии и развитии, всегда изображались как устаревшие, обманутые и обманщики, следовательно, неспособные осознавать свои желания (или имеющие иррациональные желания) и обреченные на естественное исчезновение. Еще одной победой «возрождения» Курдского движения свободы стало успешное создание новых мифов в противовес этому: курдский ребенок, бросающий камни в полицейских; курдская мать-протестующая; страстно говорящая курдская женщина-политик в парламенте; курдские юноши в масках, взбирающиеся на танки среди летящих газовых гранат; курдские заключенные на голодовке — все они создали мифологические образы, нарушающие навязываемые условия понятности и «читаемости» и заставляющие всех задаваться вопросом: «Чего они хотят?». Таким образом, курды (с одной стороны, занимаясь историческим анализом) одновременно переосмыслили мифическое пространство, в котором турецкая общественность их замораживала и постоянно воспроизводила.