Автор – Ван Сиюэ, кандидат исторических наук Принстонского университета и стипендиат Американского института предпринимательства в Вашингтоне. Статья опубликована 18 декабря 2020 года.

В июне 2020 года из иранских источников в СМИ просочился проект Всеобъемлющего стратегического партнерства между Китаем и Ираном. В этом предполагаемом соглашении, которое якобы охватывает двустороннее сотрудничество в экономической, политической, культурной и военной сферах на следующие 25 лет, Китай обязался инвестировать 400 миллиардов долларов в улучшение нефтяной, газовой и транспортной инфраструктуры Ирана.

Некоторые наблюдатели поспешили отметить, что эта новаторская сделка не только демонстрирует неослабевающее стремление Китая к глобальному успеху, но и показывает провал так называемой кампании максимального давления администрации Трампа на Иран, которая вместо этого вывела Иран на орбиту Китая. Другие отмечают, что если избранный президент Джо Байден попытается вновь присоединиться к Совместному всеобъемлющему плану действий (JCPOA) (ядерная сделка с Ираном, предусматривающая отказ Ирана от ЯО в обмен на снятие с него санкций США – прим.), китайско-иранская сделка потенциально ужесточит позиции Ирана на переговорах с США. Все эти комментаторы считают сделку свершившимся фактом, как будто она уже подписана, но они преувеличивают желание и возможности Китая помочь Ирану вопреки Соединенным Штатам.

Хотя с 2009 года Китай является крупнейшим торговым партнером Ирана, Иран остается для Китая второстепенным партнером. Даже на Ближнем Востоке Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты превосходят Иран, когда речь идет о торговле с Китаем. По данным Министерства торговли Китая, на пике в 2014 году объем китайско-иранской торговли составил 51,85 миллиарда долларов, или 1,2 процента от общего объема внешней торговли Китая, и с тех пор он резко упал. В том же году объем торговли Китая с Саудовской Аравией и ОАЭ составил $69,15 млрд. и $54,8 млрд. соответственно. Для сравнения, объем торговли Китая с США в том году составил 555 миллиардов долларов, или 12,9 процента от общего объема внешней торговли Китая.

С геополитической точки зрения, инфраструктурные проекты, упомянутые в предполагаемой сделке, такие как порты Джаск и Чабахар, а также железнодорожные проекты, соединяющие Центральную Азию, если они материализуются, предоставят уникальные преимущества Ирану, а не Китаю. Эти экономические и геополитические реалии диктуют то, что Иран не занимает незаменимого места в стратегических расчетах Китая, а является лишь одним из объектов, которыми Пекин желал бы управлять в регионе. Было бы неразумно полагать, что связи Пекина и Тегерана имеют непропорционально большое значение.

Идея китайско-иранской всеобъемлющей сделки была предложена в начале 2016 года председателем КНР Си Цзиньпином во время его государственного визита в Иран после выполнения JCPOA (ядерной сделки). Памятуя об уникальной роли Китая во взаимодействии с Ираном в сложный период санкций до заключения ядерной сделки (отказ Ирана от программы создания ЯО в обмен на снятие санкций США, – прим.), Си надеялся на расширение китайско-иранского сотрудничества и, очевидно, рассчитывал на некий предпочтительный режим для китайских коммерческих интересов в Иране под эгидой JCPOA.

Действительно, после визита Си многие крупные китайские компании прибыли в Иран, оптимистично рассчитывая на новые возможности. Примерно в это время я изучал персидский язык в Тегеране и проводил исследования для своей диссертации по современной иранской истории. Через свой круг общения я мог взаимодействовать со многими китайскими бизнесменами, представляющими крупные государственные предприятия, и воочию наблюдать динамику коммерческих отношений между двумя странами.

Несмотря на первоначальный оптимизм, китайские коммерческие интересы встретили в Иране вялый прием, а преференциальный режим, на который рассчитывал Китай, не оправдал ожиданий.

Вскоре после реализации ядерной сделки в 2015 году многие иностранные компании неожиданно начали осваивать иранские рынки. Поскольку благодаря ослаблению санкций потенциально стал доступен широкий спектр альтернативных товаров и услуг, деловые круги Ирана неожиданно стали предъявлять все более высокие требования к китайскому бизнесу.

Иранцы уже давно отдают явное предпочтение всему западному. Они также склонны относиться с предубеждением к китайским товарам и услугам, даже если они сравнимы по качеству и ниже по цене, чем западные аналоги. Даже иранские государственные СМИ известны тем, что тонко намекают на некачественность товаров китайского производства и пропагандируют другие культурные и политические предубеждения в отношении Китая.

Китайские бизнесмены жаловались, что, к их разочарованию, их иранские партнеры часто хотят большего объема китайских инвестиций, но меньшей доли китайской продукции, услуг и технологий в совместных проектах. Иран предпочитает сотрудничать с западными компаниями, когда это возможно. Предположительно в силу культурного рефлекса и стратегических соображений: Политически и экономически безопаснее сотрудничать с несколькими партнерами, чем с одним. Например, несмотря на то, что Китай давно мечтает о крупнейшем в мире нефтегазовом месторождении «Южный Парс», Иран без колебаний отдал проект 11-й фазы «Южного Парса» французскому нефтегазовому гиганту Total, сделав его главным акционером совместного предприятия, а Китайскую национальную нефтегазовую корпорацию (CNPC) – вторым по величине акционером проекта после Total.

После выхода администрации Трампа из JCPOA и повторного введения санкций против Исламской Республики Иран многие китайские предприятия также приостановили свои проекты или покинули Иран, как это сделали их западные коллеги, из-за блокировки каналов платежей и возросших финансовых рисков при инвестировании в иранский рынок из-за вторичных санкций США.

Хотя во время пика американских санкций после 2018 года Китай оставался крупнейшим покупателем иранской нефти – с большой скидкой, поскольку Иран не в состоянии диктовать цены – китайские платежи за иранскую нефть не возвращаются в Иран в виде столь необходимой иностранной валюты. Вместо этого они используются для погашения иранских долгов перед китайскими нефтяными компаниями за выполненную в Иране работу или хранятся в китайском Bank of Kunlun, единственном китайском банке, осуществляющем операции с Ираном, связанные с нефтью, только для «гуманитарных операций» с продовольствием и медикаментами. По сообщениям, перевод части этих средств по незаконным каналам обходится иранскому режиму в целое состояние – не менее 12 процентов от суммы.

Иранским предприятиям также становится все труднее осуществлять деловые операции в Китае после повторного введения санкций со стороны США (после того, как президент Трамп вышел из ядерной сделки с Ираном в 2018 году, он обрушил на Иран тяжелые санкции, – прим.). Когда летом 2020 года китайско-иранская стратегическая сделка стала новостью, один иранский бизнесмен, имевший дело с Китаем, с сарказмом подверг сомнению сообщения СМИ. Он указал в иранской прессе, что китайские банки отказываются иметь дело с Ираном и закрывают банковские счета иранских студентов и предпринимателей в Китае из-за давления американских санкций. Как раз в это время Тегеран расхваливал сделку с Пекином, призванную спасти Иран от сокрушительных американских санкций.

Утверждение о том, что китайско-иранское партнерство будет включать значительное сотрудничество в военной сфере, особенно сохранение Китаем военной базы на иранском острове Киш, также сомнительно... Китай проявляет осторожность, чтобы не слишком приблизить Иран в сфере безопасности.

Предполагаемая сделка – это в основном иранский гамбит за счет Китая и, похоже, иранская пиар-уловка. Тегеран стремится успокоить внутреннее недовольство по поводу мрачной экономической ситуации, вызванной политикой «максимального сопротивления» режима, внушая себе, что Китай прикрывает Иран от американских санкций. Это также позволяет Ирану выставлять напоказ свою так называемую китайскую альтернативу. Новость о сделке с КНР была выгодна только Тегерану, поскольку она обострила горячие дебаты в США об эффективности кампании максимального давления администрации Трампа и подразумевала, что эта политика провалилась.

С точки зрения Китая, новость о сделке была неудачно выбрана. Она подтвердила и усугубила ощущение китайской опасности в США в то время, когда американские политики серьезно обеспокоены подъемом Китая и его явными глобальными амбициями, о которых говорит его инициатива «Пояс и путь». Пекин пытается сгладить антикитайские настроения и риторику в США и, вероятно, не был доволен столь громкими сообщениями в СМИ о том, что Китай заключил сделку с врагом Америки, Ираном.

На самом деле, Китай до сих пор хранил молчание по поводу этой сделки. Ни одно китайское СМИ не сообщило о сделке и не проанализировало ее на основе китайских источников. На вопросы журналистов представители Министерства иностранных дел Китая дважды уклонялись от каких-либо комментариев. Молчание Китая по этому вопросу показательно. Пекин понимает, что для поддержания собственного экономического роста он должен сохранять modus vivendi с Соединенными Штатами. Для Пекина должно быть очевидно, что если Китай сделает выбор в пользу тесного сотрудничества с Ираном, то любая будущая эскалация американо-иранской напряженности (что вполне может произойти) еще больше ухудшит и без того хрупкие отношения между Пекином и Вашингтоном. Следовательно, если Соединенные Штаты будут осторожно разыгрывать свои карты, Китай вряд ли встанет на сторону Ирана.

Хотя Китай был и будет грозным соперником внутри мирового порядка, в котором доминируют США, решимость и способность Китая выступить в качестве «экономической альтернативы» для Ирана перед лицом американских санкций не стоит преувеличивать. Когда пропекинская глава администрации Гонконга Кэрри Лам осталась без банковского счета, а ее зарплату из-за санкций США пришлось выплачивать наличными – даже на собственной специальной административной территории Китая, – стоит задуматься о том, в какой степени Китай может действительно бросить вызов санкциям США, если Соединенные Штаты намерены их применить, и способен ли Китай экономически поддержать Иран, не получив серьезного ответного удара.

Стоит вспомнить, что в декабре 2018 года, всего через месяц после вступления в силу санкций США против нефтегазового сектора Ирана, в разгар торгового спора между США и Китаем, китайская компания CNPC приостановила свои инвестиции в иранский проект газового месторождения «Южный Парс», который она только что приобрела у французской Total в августе после того, как последняя объявила о своем выходе из проекта. Из-за давления США к октябрю 2019 года CNPC полностью вышла из проекта.

Это не означает, что Иран и Китай не будут иметь ограниченного сотрудничества, как это происходит в отношениях Ирана с другими азиатскими державами, такими как Индия. Крупные экономики, такие как Китай и Индия, хотели бы диверсифицировать свои поставки нефти для обеспечения энергетической безопасности. И, конечно, они хотели бы иметь доступ через транспортную сеть Ирана к более широкому международному рынку. Если Пекин действительно ведет переговоры с Тегераном, он, по крайней мере, захочет оценить свои возможности после того, как сформируется внешняя политика новой администрации Байдена, прежде чем принимать решение о том, стоит ли официально придерживаться подхода, который может разозлить Вашингтон.

Главной внешнеполитической целью Китая в ближайшие годы будет восстановление отношений с Соединенными Штатами. Любая потенциальная сделка с Ираном будет подчинена только этому императиву.

Интересам Китая в Иране лучше всего послужит ситуация управляемой напряженности в отношениях между Ираном и США – когда американские санкции достаточны для того, чтобы удержать крупных международных конкурентов на расстоянии от Ирана, чтобы китайский бизнес мог доминировать на иранских рынках, но не слишком враждебны и не достаточно сильны, чтобы остановить движение [китайского] капитала...

Глава иранского МИД, Зариф, поделился своим убеждением, что сделка между Китаем и Ираном будет подписана в ближайшее время, если санкции США будут ослаблены. Это означает, что если администрация Байдена слишком быстро предложит Ирану политические и финансовые уступки, то это создаст благоприятные условия для китайских инвестиций в Иран. При таком сценарии Пекин может подписать сделку или ее модифицированную версию, и история о том, что у Китая есть Иран, станет самоисполняющимся пророчеством.

Однако, судя по нынешней ситуации, если Соединенные Штаты решат привлечь Китай к разработке новой стратегии США в отношении Ирана, Китай вполне может отказаться от Ирана, отложив двустороннюю сделку и не давая по ней никаких обязательств, пока он работает над улучшением своих отношений с Соединенными Штатами. В конце концов, Китай и США являются сверхдержавами на геополитической шахматной доске, и даже если Иран является более чем простой пешкой, по мнению Пекина, он, в конечном счете, не слишком ценен.