Музаффер Аята был свидетелем начала вооруженной борьбы РПК в тюрьме 15 августа 1984 года. Сооснователь РПК был арестован в 1980 году, за несколько месяцев до военного переворота, и подвергся жестоким пыткам в Амеде (Диярбакыре). Его приговорили к смертной казни за «сепаратизм», и в 1991 году смертный приговор был заменен сорокалетним тюремным заключением. В 2000 году его освободили из тюрьмы с пожизненным запретом на политическую деятельность. В 2002 году он приехал в Германию, чтобы возглавить европейское представительство Партии народной демократии. В августе 2006 года его арестовали и приговорили к трем с половиной годам тюремного заключения за членство в РПК. Ему также запретили заниматься политической деятельностью в Германии и приказали каждый день являться в полицию.

Сегодня Аята находится в горах Курдистана как член Центрального комитета РПК. В интервью ANF он рассказал о том, что он испытал 15 августа 1984 года, и о влиянии начала вооруженной борьбы в тюрьме.

– Вы были в тюрьме во время акции 15 августа. Как вы услышали об акции и что вы чувствовали по этому поводу?

– В то время я находился в 35-й коллективной камере в тюрьме Амеда. Друзья слышали об этом во время лечения в больнице от родственников. Были также новоприбывшие, которые знали об этом. У нас не было официальной информации, но мы были уверены, что Абдулла Оджалан жив и руководит работой. Что он борется, организовывает партию и делает все необходимое для революции. Мы полагались на это убеждение даже в самые трудные моменты. Те, кто знал лидера Абдуллу Оджалана, не сомневались в этом.

Мы услышали о происшедшем по телевидению. Радио и тому подобное было под запретом, но путем сопротивления нам удалось получить в камеру телевизор. Мы смотрели новости, и там сказали, что группа террористов или сепаратистов совершила атаку в Дихе и Шамзинане. Я думаю, это было через два или три дня. В начале об этом не сообщили. Мы пытались понять, что произошло. Это сообщение вызвало различные ассоциации у курдского народа: разрыв тишины, свет во тьме, вызов фашистскому правлению, восстание, поиск. Некоторые, вероятно, также предполагали, что это был единичный инцидент.

Однако было ясно, что среди населения будет зарождаться радость. Из-за издевательских и жестоких действий государства целая страна подвергалась террору. Все были приговорены к молчанию, государство произвольно арестовывало людей и пытало их сколько хотело. В стране царили страх и мрак, люди были запуганы и измучены. Чрезвычайно сильно это проявлялось в тюрьмах. Мы были заперты в четырех стенах. Тюрьма Амеда была специальным экспериментальным проектом. По всей Турции царило угнетение, но здесь был безудержный расизм. РПК, курды и Курдистан должны были быть навсегда изолированными и никогда не возвращаться к жизни. Страна погрузилась в молчание.

Пробуждение курдов с РПК и социалистическим движение было явлением, которого никто не ожидал. Для государства это было похоже на непредвиденный несчастный случай. По этой причине переворот ускорился. Все левые организации в Турции были в значительной степени разгромлены. Тех, кто боролся, отправили в тюрьму. Не было больше никакой силы сопротивления. Лидер Оджалан предвидел это и уехал за границу. Это было стратегическое решение. В соответствии с этой тактикой отступления была сделана попытка вывезти за границу всех друзей, которых еще не схватили. Однако до переворота много кадров уже были под арестом.

В Амед привезли расистских фашистов, и так начались систематические пытки. Ни одна из наших форм сопротивления не дала результатов, и никто не мог обуздать фашистов. Снаружи общество было погружено во тьму. Партии, парламент, профсоюзы – все было под запретом. Никто не мог противостоять хунте. Ее поддержали НАТО и США. Левые социалистические движения и особенно курды должны были быть политически ликвидированы. Они должны были исчезнуть с повестки дня и в конечном итоге отречься от своей идентичности, раскаяться и сдаться государству.

Сильное сопротивление в тюрьмах означало, что все заключенные смогли перевести дыхание. Тем не менее все еще царила атмосфера безмолвного страха. Именно в такой ситуации мы услышали об акции 15 августа. Для людей и организаций, которые следили за политическими событиями, у которых были мечты, надежды и политические устремления, эта новость имела чрезвычайное значение. Я помню ту глубокую радость, которую мы испытывали. Первое, что я сказал, было: мы все еще можем испытать это! Даже если мы умрем сейчас, ничто не было напрасным.

У фашизма нет границ, нет прав, нет логики и нет справедливости. Нам постоянно говорили, что мы пожалеем о том, что родились. Такого не случалось ни разу, мы испытывали это каждый день. Вот почему это сообщение вызвало у нас неописуемое чувство радости. Это не было похоже ни на праздник, ни на крики и танцы. Это было гораздо глубже и стало историческим моментом. Момент расплаты с фашизмом, глубокое облегчение. Вы все время говорите себе, что фашистов нужно ударить по лицу, и наконец это происходит. Мы ждали этого дня, потому что это был язык, который они понимали. Должен был быть такой ответ. Не было другого способа напомнить им, что речь идет о людях. Чем больше власти они получали, тем больше забывались и совершали все большие и большие преступления.

Продолжение следует