Наш собеседник изучал философию в Университете Комплутенсе в Мадриде. В 1980-е он работал сценаристом на телевидении, участвуя в создании популярного телешоу «La Bola de Cristal». Он опубликовал около 20 книг о политике, философии и литературе, три истории для детей и одну пьесу.

– Анализируя текущую ситуацию, вспоминаешь знаменитую сказку Ханса Кристиана Андерсена «Новое платье короля». Так кто же голый? государства? Капитализм? Мы?

– Думаю, стоит признать, что голые мы. Я говорю о всех людях, но прежде всего о европейцах, которые думали, что они лучше защищены. С одной стороны, если угодно, мы познали на опыте «удел человеческий», общее для всех состояние, объединяющее нас с далекими мертвыми, которых мы видели только по телевизору. Это состояние крайней хрупкости, от которой мы считали себя свободными, или же пребывали в иллюзии, думая, что превзошли его благодаря нашим рынкам, нашим технологиям и нашей науке. Мы познали на опыте наше тело: его медлительность, вес, его смертность.

С другой стороны, мы поняли, до какой степени в последние годы мы верили неолиберализму. Мы думали, что мы хорошо одеты, между тем как оказались нагими: с худшим здоровьем, меньшим объемом прав, большей социальной уязвимостью. В тяжкой ситуации с коронавирусом человеческая уязвимость и социальные условия сочетаются трагическим образом, обнажая одновременно безжалостность природы и убийственную по отношению к человеку конкретную политику интересов.

– Как вы оцениваете реакцию правительств на эту чрезвычайную ситуацию? Что эти реакции говорят нам о текущем состоянии политики?

– Они неровные, запоздалые и плохо скоординированы. Каждое правительство отреагировало сообразно своей идеологической природе. В Мексике и Никарагуа безумием отрицателей, на Филиппинах Дутерте тоталитаризмом. Так мы увидели две конкурирующие модели государства: пытающуюся поддержать экономику, защищая здоровье граждан, и модель правительств Трампа, Джонсона или Болсонару, которые с самого начала ясно дали понять, хотя позже частично и дали задний ход, что для них экономика превыше здоровья граждан.

Больше всего меня как европейца обеспокоило то, что европейские страны, относящиеся к первой категории, не сумели скоординировать свои меры. После английского брексита кризис с коронавирусом спровоцировал своего рода более широкий брексит: фактически ЕС оказался на грани краха. Он обнаружил всё межнациональное напряжение и эгоизм, и слева и справа в нем пытаются усиливать ложные «суверенные» позиции, извлекая выгоду из трагедии, что на мой взгляд крайне опасно.

ЕС, как бы там ни было, должен давать себе отчет в том, что его внутренние взаимоотношения и экономическая модель неравенства послужат причиной его гибели и усиления авторитарных национализмов, которые уже присутствовали в зачаточном состоянии до этого кризиса.

– Как вы оцениваете реакции людей, коммьюнити на «невидимого врага»? В тех частях света, где люди верили, что они в безопасности, и сегодня обнаружили себя в позиции полной уязвимости, и той части мира, которая противостоит настоящим конкретным врагам каждый день, реакции разные.

– Люди оказались в ситуации общего кризиса, уже будучи сформированными в рамках классов, своим образованием, историей, биографией. Все эти факторы временно теряют роль во время катастроф или революций, но возвращаются, когда потерпевшее сообщество снова дает ход привычному порядку и рутине, особенно если этот привычный порядок тоже нетипичен. Так, в мире есть области, где такие вещи, как война или голод, рутинны, и живущие там сообщества не вспомнят ничего из событий до катастроф и организуют свою жизнь вокруг одного лишь выживания.

Это не случай Европы. Мы пришли из во многом вымышленной нормальности, которую контролировали технологии, форсированное потребление и «массовый гедонизм», очень разрушительно повлиявшие на социальные связи. А длительная изоляция способна вызвать сильную фрустрацию и ярость после этой первой фазы, в которой, я уверен, наряду с волнением было и чувство облегчения оттого, что нормальность, неотделимая от городского одиночества и трудовой неустроенности, бывшая на деле ношей, спала.

– Можем ли мы надеяться, что это состояние, влияющее на всех, несмотря на различия людей, поможет развить новую человеческую солидарность?

– Нам нужно извлечь пользу из этого момента облегчения, чтобы создать субъект и альтернативу. Это непросто, потому что изоляция сама по себе не оставляет других возможностей для социальной активности, кроме общения на балконах, при этом упирая на очень интенсивную неизбежную коммуникацию через социальные сети, от которой мы, не понимая этого, уже устали.

Но в этом первоначальном облегчении от того, что наша кажущаяся нормальность была сметена трагедией, мы должны начать поиски другой модели, основанной на относительном оптимизме, к которой зовет нас спонтанная солидарность, родившаяся сейчас. Коль скоро капитализм, как говорил Кафка, есть «состояние мира и состояние души», коронавирус показывает нам, что ни мир, ни душа не «закончены» – в архитектурном и созидательном смысле. И это дает определенную надежду.

– Какое будущее можем мы вообразить после «шторма», особенно в терминах альтернатив, которые левые смогут (или не смогут) предложить, поскольку не кажется ни возможным, ни желаемым возвращаться к прошлой «нормальности».

– Вирус и принятые портив него меры фактически стали имманентны, а изнутри такой ситуации трудно вообразить, что снаружи. Я скажу то, что знает каждый. Возможны три сценария. Первый: мы восстановим воображаемую нормальность невероятным усилием коллективной амнезии, серьезными экономическими мерами, в сложной социальной ситуации. Второй: капитализм прекратит свое нынешнее существование и примет авторитарные национальные формы. Третий: будут приняты новые международные соглашения о создании новых институтов или об использовании существующих в пользу настоящей социальной, демократической политики, борющейся с неравенством, обеспечивающей гражданам доход, гарантированный доступ к здравоохранению, жилью, образованию и т. д., сохраняющей и расширяющей гражданские права, которые сейчас обесцениваются. Будет ли превалировать последний путь, наиболее радикальный из вообразимых на данный момент и далеко не самый вероятный, будет зависеть от предложений гражданских коллективов, самих граждан и давления, которое они смогут оказать.

– До какого предела это чрезвычайное положение способно создать ситуацию авторитаризма (как в случае с Венгрией), а «временные» ограничения стать постоянными ограничениями прав и свобод после завершения чрезвычайного положения?

– Нам нравится говорить о возможности, которую этот кризис представляет для антикапиталистической и экологической сознательности, но мы не должны забывать, что он представляет возможность и для самых могущественных, кто имеет больше средств извлечь из кризиса выгоду. Режимы чрезвычайного положения, объявленные по всему миру, и массовое использование технологий для контроля вируса и контроля населения становятся естественными, не встречая большого сопротивления, – потому, что в изоляции мы также зависим от технологий для поддержания контакта с внешним миром. Это становится естественным, а мир демократии отступает очень быстро. Главы государств, такие, как Орбан, Дутерте или Бердымухамедов, могут казаться более-менее экзотическими, правящими на периферии, но они предвосхищают глобальный процесс, который уже идет. В этом смысле авторитет Китая, победившего в кризисе, должен нас насторожить.

Этот вирус, породивший как общую хрупкость, так и солидарность, сгенерировал и сильнейший страх, требующий невозможного – Всеобщей Безопасности. Утопия таковой очень опасная, может быть превращена в антиутопию, националистическую и идентаристскую, с которой мы должны бороться на институциональном, коллективном и личном уровнях, пока длится эта изоляция.

Сейчас важнее, чем когда-либо, защищать демократический характер наших правительств в Европе.