Вопрос об антиимпериализме активно обсуждался левыми революционерами, в частности, на протяжении большей части ХХ века. В последнее время вопрос об империализме возник вновь - в связи с войнами в Ираке и Афганистане, но особенно в связи с тем, как левые должны подходить к народной борьбе внутри страны, государство которой считает себя бастионом против империализма, точнее, против господства США.

Когда после выборов в июне 2009 г. студенты вышли на улицы городов Ирана, часть левых, особенно в США, раскололась или, по крайней мере, запуталась в том, как им следует относиться к этому восстанию. Должны ли они поддерживать движение, бросающее вызов режиму, который считался бастионом антиимпериалистического сопротивления?

Левые в Иране уже сталкивались с этим вопросом, что имело серьезные последствия. Это случилось во время иранской революции 1979 года. Для того чтобы лучше оценить сегодняшнюю ситуацию, нам, возможно, следует вернуться в 1979-й год, чтобы лучше понять ограничения, установленные в то время. Этот вопрос актуален не только для левых в Иране, но и для левых в США, в их отношениях как с движением в Иране, так и с восстаниями, охватившими Ближний Восток и Северную Африку.

Возвращение к революции 1979 года важно по многим причинам. Революция ставит перед революционными левыми множество вопросов и уроков в области стратегии и тактики, а также много вопросов в сфере теории. Представленное здесь изложение ни в коем случае не претендует на то, чтобы исчерпать все причины неспособности левых удержаться в политическом плане после революции или оказать существенное сопротивление новому режиму. Действительно, многие устояли, и любое утверждение об обратном оскорбляет память тех, кто погиб под репрессиями исламистского режима, а также тех, кто остался и продолжает оставаться в подполье в Исламской Республике.

При обсуждении революции трудно удержаться от анализа, подразумевающего - "Я же говорил, что если бы была выбрана правильная линия, то история, возможно, сложилась бы иначе". Возможно, но может быть и нет. С другой стороны, не меньшая ошибка - считать, что из истории нельзя извлечь ничего полезного. Понимание лучше всего достигается в напряжении между этими двумя полюсами.

По свойственной истории диалектической иронии, одним из результатов торжества идеологии Исламской Республики Иран является исчерпание прежнего анализа империализма. Это не означает, что анализ не должен учитывать империализм или занимать позицию, согласно которой империализма больше не существует, но это и не означает, что не может быть возрождения старого мировоззрения. Например, военное нападение [другой страны] может усилить националистические чувства. Любое внешнее давление способствует укреплению такого [националистического] мировоззрения, ставя в один лагерь правящие классы и тех, кто хочет их свергнуть.

В данной статье предпринята попытка рассмотреть, как в годы, предшествовавшие иранской революции, объективные и субъективные факторы способствовали формированию идеологии, представляющей собой сплав социализма, национализма и религиозных образов, - идеологии, которую в целом можно охарактеризовать как разновидность популизма третьего мира. В данном случае речь идет о том, что борьба с империализмом настолько доминировала в политическом дискурсе в течение двух десятилетий, предшествовавших революции, что во многом стала препятствием для борьбы за социализм. Борьба с империализмом стала настолько доминирующим гегемонистским дискурсом в годы, предшествовавшие революции, что, когда революция все-таки произошла, левые оказались перед лицом новых проблем, перед которыми они оказались бессильны. Здесь мы не хотим создать впечатление, что это вся история; это была лишь одна, хотя и очень важная, часть истории.

По словам Вэла Могадама, "...стало ясно, что были совершены две стратегические ошибки: игнорирование вопроса о демократии и недооценка силы исламского [шиитского] духовенства. Сейчас общепризнанно, что эта ошибка была вызвана чрезмерным акцентом на антиимпериалистической борьбе и почти механическим применением парадигмы зависимости".1 Такова отправная точка.

Можно выделить ряд существенных факторов, обусловивших гибель левых в ходе революции, в том числе и жесточайшие репрессии, развязанные новым режимом практически сразу после того, как он закрепился в стране. Но сами по себе репрессии мало что объясняют. Да и создание Исламской Республики Иран было не единичным событием, произошедшим в одночасье, а процессом, включавшим в себя как инкорпорацию, так и репрессии по отношению к элементам левой оппозиции выступавшей против шахской диктатуры (и затем уничтоженной исламистами, сторонниками имама Хомейни - прим.) .

Идеология антиимпериализма и конкретный вариант популизма третьего мира, получивший развитие в Иране, является частью того, что в целом можно назвать антиимпериалистической парадигмой. В годы, предшествовавшие иранской революции, она превратилась в доминирующий гегемонистский дискурс. Независимо от своего места в политическом спектре, практически все политические группы, участвовавшие в борьбе с диктатурой шаха (Иран при шахе был абсолютной монархией, т.е. диктатурой - прим.), рассматривали эту борьбу прежде всего через эту призму. Таким образом, как бы они ни трактовали борьбу, сделав антиимпериализм главным противоречием, требующим разрешения, политические группы обеспечили себе объединяющий фактор, настоящую гегемонистскую идеологию, способную объединить все оппозиционные силы и поднять восстание против шахской диктатуры. Таким образом, антиимпериалистическая парадигма была одновременно и большой силой, и слабостью революции. Учет этого обстоятельства помогает лучше понять ход революции: вместо того чтобы рассматривать ее как революционный толчок, сменившийся контрреволюционными репрессиями, как два последовательных момента, мы можем увидеть ее как более смешанный диалектический процесс. Иными словами, элементы контрреволюции содержались в самой революции.

Споры о понимании империализма и борьбе с ним не новы и нашли свое наиболее яркое классическое выражение в дискуссии между Розой Люксембург и В.И. Лениным по так называемому "национальному вопросу". Эти споры все еще с нами, и во многом это отражает нынешняя путаница в отношении к современной борьбе во многих странах.

Возвращение к классическим теоретическим дискуссиям не является нашей целью, но упомянуть о них необходимо.

В начале XX века идеология антиимпериализма еще не сформировалась. Важно различать антиимпериализм, под которым понимается просто любое представление об империализме и выражение борьбы с ним, и то, что превратилось в идеологию. Под идеологией я понимаю ее классическую негативную концепцию, теоретическое понимание, которое затушевывает или маскирует реальные конфликты, лежащие в основе мира, в котором мы живем (в частности, конфликт между классами). Как и любая идеология, она мистифицирует мир и затушевывает "скрытую" реальность. Именно эту роль и выполняет идеология антиимпериализма, развивавшаяся на протяжении большей части ХХ века и нашедшая свое выражение в так называемом "популизме третьего мира". Наиболее четкое определение этой идеологии, пожалуй, дал Асеф Байат:

"Под "популизмом третьего мира" я понимаю аналитическую и идеологическую структуру, представляющую собой смесь национализма, радикализма, антизависимости, антииндустриализма и в какой-то мере антикапитализма. В рамках этой концепции общая "отсталость" стран третьего мира объясняется исключительно их экономической, политической и особенно культурной зависимостью от стран Запада. Радикальные интеллектуалы третьего мира в послевоенный период, по-видимому, придерживались этой идеологической перспективы, хотя, возможно, и отличались друг от друга по степени приверженности определяющим элементам - антииндустриализму, антикапитализму и т.д."2

Далее он продолжает:

"Следствием этой парадигмы для борьбы против господства центра является стратегия национального единства, т.е. единства всех классов в данной стране третьего мира, включая рабочих, крестьян, бедных, студентов, старые и новые средние классы и "национальную буржуазию". Эта стратегия предполагает, что "национальные" классы, имеющие различные и зачастую противоречивые интересы, должны объединиться в национальный союз против империализма. Однако в рамках такого союза политические и экономические интересы подчиненных классов часто ущемляются и приносятся в жертву интересам доминирующих классов (например, рабочие не должны бастовать против своих капиталистических "союзников", интеллигенция не должна критиковать свои национальные правящие партии и т.д.). Влиятельная парадигма зависимости отчасти ответственна за национализм и популизм радикальной интеллигенции и политических лидеров развивающихся стран в духе "третьего мира ""3.

Если в середине прошлого века антиимпериализм имел какую-то реальность и обоснованность как шаг к социализму (и то я говорю об этом лишь гипотетически), то сегодня он в наибольшей степени выполняет идеологическую функцию. Эта идеология, как показывает практика, имеет реакционные последствия. Опыт иранской революции - самый яркий исторический пример этого. В нашей современной ситуации это проявляется в поддержке некоторыми фракциями левых мелкобуржуазных диктаторов и авторитарных режимов исключительно на основании их позиции против империалистического Запада.4 Наиболее ярко это проявилось в поддержке некоторыми элементами не только Исламской Республики Иран и Уго Чавеса, но и Муаммара Каддафи!

Маркс сказал, что история повторяется "сначала как трагедия, потом как фарс". Если опыт иранской революции - это трагедия, а это действительно так, то нынешняя поддержка популистских режимов под флагом антиимпериализма - это большой фарс.

Мы отвлечемся на минуту, чтобы кратко объяснить, почему иранская революция является столь важным примером для понимания популизма в странах третьего мира и идеологии антиимпериализма в целом.

Иранская революция показательна тем, что в ней нашли отражение многие парадоксы капиталистической современности. Само ее возникновение бросило вызов многим парадигмам, существовавшим в то время в отношении революции в целом. Многие из этих вызовов оказались не такими, какими их представляли или ожидали люди, и зачастую так происходит до сих пор.

Фред Халлидей в своем выступлении в феврале 2009 г. назвал иранскую революцию "первой по-настоящему современной революцией "5. Дело в том, что для многих революции XX века стали вызовом теории революции Маркса. И для тех, кто предпочитает придерживаться этой точки зрения, примером, на который они ссылаются, часто является иранская революция. Большинство революций XX века не были инициированы и осуществлены промышленным пролетариатом, а имели своей социальной базой крестьянство. Напротив, в иранской революции то, что осталось от крестьянства, не сыграло практически никакой роли.6 Смертный звон диктатуре пропела всеобщая забастовка 1978 г., особенно благодаря участию нефтяников - она поставила режим на колени.

В связи с этим возникает парадокс. Революция, очень современная в одном отношении, приводит к власти теократию. Именно этот парадокс, на мой взгляд, и вызывает недоумение аналитиков, затушевывая как реальную природу революции, так и природу порожденного ею государства. В связи с этим возникает дискуссионный вопрос о социальных революциях: почему в результате революций возникают авторитарные режимы? Однако я считаю, что реальность сложнее, и сам вопрос затуманивает картину. При взгляде на эту революцию все еще сказывается ориенталистская вуаль. "Исламский" характер продолжает вуалировать и затушевывать характер событий. Сложившаяся идеология была сильна не столько своим религиозным, сколько воинственным, популистским и антиимпериалистическим характером7.

Характер предреволюционной ситуации и соотношение сил, а также теоретические императивы оппозиционных сил способствовали формированию идеологии, получившей гегемонию в иранской революции. Эта идеология была подхвачена и использована основателями Исламской Республики Иран. Дело не в том, что развитие этой идеологии было исключительно сознательным решением определенных акторов, а в том, что исторические условия, с одной стороны, и теоретические объяснения этой ситуации, с другой, в диалектической взаимосвязи привели к созданию идеологии, которая стала одновременно и мобилизующей силой революции, и сдерживающим фактором ее развития в более эмансипационном направлении.

Эта идеологическая гегемония возникла не на пустом месте, она выросла из реальной ситуации. Этому способствовала история империалистического господства.

Наиболее драматичным событием, повлиявшим на сознание большинства иранцев, стал переворот 1953 года против националистического премьер-министра Мохаммада Моссадеха.

Вокруг Моссадеха сложился некий миф, который отчасти заслонил реальную картину того времени. Но достаточно сказать, что он был националистом-либералом, сторонником парламентской демократии. Борьба в то время шла за национализацию нефти. Сам Моссадех не был большим другом рабочего класса. И напряжение между ним, с одной стороны, и профсоюзами и партией "Туде", которая доминировала в профсоюзах, с другой стороны, нарастало. Забастовки были запрещены, власти приняли антипрофсоюзное законодательство. Но переворот, направленный против Моссадеха задал тон в народном воображении.

Моссадех стал символом, который нес в себе множество смыслов. Самое главное, Моссадех символизировал свержение народного лидера, воспринимавшегося как борец за независимость Ирана, и замену его становлением шаха. "Правительство переворота", как его называли, (т.е. шахское правительство - прим) провело волну репрессий против оппозиции в целом, но в первую очередь против рабочего движения и партии "Туде".

Это травматическое событие действительно было буквально впечатано в массовое сознание. Оно сформировало политический дискурс целого поколения. Как пишет Хамид Дабаши, "это центральный травматический троп современной иранской историографии "8.

(Моссадех - демократически избранный премьер-министр Ирана с 1951 по 1953 год, пытавшийся проводить реформы, включая национализацию (т.е. огосударствление - прим.) нефтегазового сектора, за что был свергнут в результате переворота, организованного спецслужбами США и Великобритании. В Иране при нем начали сносить памятники шаху, сам шах бежал из страны сначала в Багдад, а затем в Рим. 19 августа Мосаддык был свергнут, к власти пришли военные, которые вернули нефтяные концессии США и Великобритании. Правда, после этих событий значительная часть нефтяных доходов оставалась в Иране и шахское правительство инвестировало их в модернизацию промышленности и иинфраструктуры. Но печать измены легла на шахское правительство в глазах различных классов иранского общества. Переворот произошел 19 августа 1953 года или 28 мордада 1332 года. Отсюда название феномена иранского антиимрпериализма - "мордадизм-28" - Прим.)

На политической сцене не только все, что произошло после 28-го числа, но даже то, что происходило до него, вдруг объединилось в феномен мордадизма-26: иностранная интервенция, колониальное господство, имперское высокомерие, внутренняя тирания, "враг", всегда таящийся за углом, чтобы прийти и отнять у нас наши свободы, саму возможность существования демократических институтов9.

Три политические и, соответственно, идеологические силы, - социализм, национализм и политический ислам - внесли свой вклад в развитие этой идеологической гегемонии, которая нашла свое наиболее яркое и резонансное выражение в иранской форме того, что можно назвать популизмом третьего мира.

Популизм третьего мира, в свою очередь, нашел свое наиболее яркое выражение в популизме, развиваемом сторонниками Исламской республиканской партии. По ряду причин в ходе революции в борьбе за гегемонию победили клерикальные активисты. "Травматическая память о перевороте 1953 года была в значительной степени реанимирована и эффективно использована в политических целях в самые ответственные моменты становления Исламской Республики для укрепления ее хрупких основ "10.

Шахская "белая революция" - серия реформ, начатых в начале 1960-х годов, - кардинально изменила традиционные социальные отношения, особенно в сельской местности.

Реформы шаха во многом заложили основу для революции. "Белая революция" Пехлеви, по сути, способствовала одновременному достижению целей первоначального накопления капитала и, собственно, капиталистического накопления".11 Наиболее драматичной была земельная реформа. По сути, это была форма буржуазной революции сверху, призванная подготовить Иран к капиталистическому развитию. Она открыла дорогу современному агропромышленному комплексу, в основном американскому, и тем самым способствовала дальнейшему включению Ирана в империалистическую систему. Крупные землевладельческие хозяйства были разделены и распределены между крестьянами практически без технической помощи. В результате сельская местность превратилась преимущественно в "мелкотоварное и мелкобуржуазное "12 сельское производство. Затем государство приняло меры по развитию крупного капиталистического сельскохозяйственного производства. Многие бывшие крестьяне продавали свои земли и переезжали в города.

Массы бывших крестьян хлынули в города в поисках работы на многочисленных государственных строительных и промышленных объектах, а те, кто остался, работали на агропредприятиях в качестве наемных рабочих, превращаясь в сельскохозяйственных пролетариев. Важно учитывать, что все это произошло практически за одно десятилетие. Численность рабочего класса росла.

Сказались и другие реформы. Новые инициативы в области образования, хотя и носили авторитарный характер, способствовали формированию современной бюрократии. Расширение стипендий и возможностей обучения за рубежом способствовало формированию современного образованного среднего класса, многие представители которого в результате стали политизированными. Этому модернизационному развитию способствовало и расширение прав женщин, в том числе возможностей трудоустройства и получения образования.

Но шахский режим не понимал или недооценивал то обстоятельство, что вся эта политика создавала материальную базу для социальной революции. Но ведь, как и все развитие при капитализме, результаты были неравномерными! По мере того, как страна в целом становилась более развитой, усиливались и классовые различия. Большинство новых пролетариев, наводнивших города, жили вдали от образа современного Тегерана, который государство пропагандировало в своих туристических брошюрах.

Одновременно режим использовал огромные доходы от продажи нефти для финансирования индустриализации. Кроме того, политика импортозамещения привела к быстрому расширению производственного сектора и росту городского промышленного труда. Государственная политика стала благоприятствовать развитию крупной капиталоемкой промышленности, в то время как уклон в сторону городов и игнорирование сельской местности приводили к вытеснению большого количества крестьянства. Как "выталкивающие", так и "притягивающие" факторы, а также настоящий демографический взрыв способствовали массовой миграции из сельской местности в города в 1960-1970-е годы и формированию группы мигрирующих полупролетариев в крупных городах, в частности, в Тегеране13.

Капиталистическое развитие действительно было государственным. И вместе с развитием всей этой современной инфраструктуры шло развитие репрессивного аппарата государства. Вооруженные силы, а главное - аппарат внутренней безопасности, становились все более развитыми технически и в плане сбора оперативной информации. Развивалось общество, в котором на первый план выходили современные классовые силы в условиях усиления репрессий.

Важно иметь в виду, что основными формами революции были те, которые принято относить к современным формам массовой политической борьбы. Уличные демонстрации, одни из самых крупных в истории, забастовки и захват заводов были основными способами борьбы в ходе иранской революции.

Итак, в иранской революции участвовали представители современных классов: студенты, промышленные рабочие, государственные служащие, писатели/журналисты и т.д. Участвовали и элементы традиционного общества, но их роль на первый взгляд может быть весьма обманчивой. К таким элементам относились духовенство и базарщики (базари), или традиционное купеческое сословие. На поверхностном уровне их можно рассматривать как пережиток прошлого, но они очень рано были включены в капиталистическую систему. Об этом свидетельствуют их способы политической борьбы, принявшие вполне современные формы.

Подробное обсуждение роли базара в экономической и политической жизни современного Ирана слишком затянуто, но, тем не менее, его необходимо затронуть. Базарщики напоминают то, что можно назвать национальным буржуазным классом. Они, как и духовенство, исторически пользуются определенной автономией по отношению к государству и поднимаются на политические действия, когда эта автономия оказывается под угрозой. Но этот класс отнюдь не однороден ни экономически, ни политически. Так было и до, и после революции14.

С ростом и усилением могущества пехлевийского шахского государства оно начало осуществлять контроль над этим сектором, а также над духовенством. Государство стало навязывать базару свои правила, такие как валютное регулирование. Оно также создало конкуренцию базару в коммерческом плане, построив современные розничные магазины и торговые центры. Как и по отношению ко всем прочим доминирующим в Иране социальным классам, включая землевладельцев и духовенство (эти три элемента часто пересекаются), государство проводило политику, направленную как на инкорпорацию, так и на доминирование.

(Шахский режим стал проводит отъем земли у духовенства - вакфов. Это возмутило шиитское духовенство. Стоит также учитывать, что многие базари отдавалои своих детей на учеьы в духовные семинарии. Иранская традиционная национальная буржуазия, таким образом, связана с духовенством родственными узами. - Прим.)

Те, кого оно могло заставить согласиться с проектом государственных рефом, включались в него и часто извлекали выгоду из этих отношений, но государство всегда стремилось доминировать. В середине 1970-х годов в росте инфляции, во многом обусловленном вливанием в экономику нефтедолларов, был виноват базар.

Таковы лишь некоторые факторы, способствовавшие развитию оппозиции базара. Это усугубляло разногласия, поскольку государство воспринималось как сила, уверенная в том, что "западные" бизнес-интересы (т.е. интересы западных компаний, которые стали переносить в Иран свои фабрики - прим.) можно удовлетворять за счет национального рынка. Оппозиция национальной буржуазии только усиливала антиимпериалистическую составляющую оппозиции в целом.

Несколько схожие отношения с новым государством были у духовенства. Оно отнюдь не является однородным элементом. Часть духовенства извлекала выгоду из отношений с государством Пехлеви. Эти выгоды включали в себя финансовое и политическое влияние. Однако так было не со всеми, и значительная часть духовенства начала возмущаться своей утраченной автономией, а также всем тем, что рассматривалось как "антинациональный" аспект режима.

Крики оппозиции со стороны различных элементов иранского общества все больше и больше приобретали сходный "национальный" или "народный" характер, выступая за национальную независимость против "Запада". Хотя государство все больше отчуждалось от какой-либо социальной базы, а оппозиция обретала все большее единство, не всегда было понятно, что интересы этих различных сил не совпадают. Антиимпериалистический характер оппозиции затушевывал эту реальность.

Субьективно в качестве общего врага воспринимался Мухаммед Реза-шах Пехлеви. В классовом отношении врагом была "компрадорская буржуазия", то есть буржуазия, опирающаяся на капитал и власть, исходящие из центров мирового капитализма и служащие их продолжением в периферийных странах15.

Левые (после прихода к власти исламистов - прим.) оказались теоретически обезоружены тем, что столкнулись с новым государственным образованием, которое было одновременно антиимпериалистическим и реакционным. Они были поставлены в положение тех, кто пытался доказать, что Исламская Республика действительно все еще связана с империализмом и не является по-настоящему революционной. С другой стороны, левые оказались в ситуации, когда они либо полностью поддерживали режим, как в случае с партией "Туде", либо предлагали новому исламистскому государству "критическую поддержку" в ожидании социалистической революции, как это делали некоторые троцкистские организации.

Я не хочу сказать, что не было абсолютно никаких левых организаций, которые предлагали бы иной анализ, - они действительно были. Но более существенным является то, что имело влияние на улицу. Идеология антиимпериализма действительно была гегемоном уличного дискурса, да, она господствовала на улицах и это гораздо более значимо в конечном счете, чем правильный анализ небольшого числа левых сект. Большинство левых организаций били кулаком в стену, пытаясь доказать, что исламский режим по-прежнему является марионеткой западного империализма; со свойе стороны некритичные сторонники исламистов пытались доказать, что режим является революционным и прогрессивным в силу своих антиимпериалистических заслуг. Призрак 1953 года, несущий в руках антиимпериалистический флаг, наиболее эффектно проявился при захвате американского посольства в 1979 году. Это стало большой пропагандистской победой нового режима.

Перенесемся в наше время. Последний всплеск сопротивления после выборов в июне 2009 года (статья была написана во время зеленых оппозиционных протестов в Иране в 2009 г - прим.) - это проявление многих событий, произошедших после революции.

После окончания войны с Ираком в 1988 году начался период послевоенного восстановления. В его основе лежала политика экономической либерализации. Радикально-популистская риторика была на время сглажена в пользу более прагматичного подхода, который отдавал предпочтение приватизации как стратегии развития. Это вновь создало социальную базу, которая впоследствии превратилась в антагонистическую силу внутри республики. Экономический бум породил множество миллионеров, а также поколение образованной молодежи, которая становилась совершеннолетней и... вновь политизировалась. Это означало не только приход в промышленность целого поколения молодых рабочих, перспективы трудоустройства которых становились все менее определенными, но и появление современной квалифицированной рабочей силы. В период правления либерально-реформистского президента Мухаммада Хатами на сцену вышли три социальных движения, показавшие свою силу: студенческое, женское и рабочее16.

Период (весьма) относительной политической либерализации предоставил возможность для более открытой организации. Пределы новой либерализации были испытаны на прочность, и государство показало свою силу во время студенческих беспорядков 1999 года. Труд как организованная сила появился после 2004 г., когда бастующие рабочие-меднодобытчики в Хатунабаде подверглись нападению местной жандармерии.17 С тех пор произошел ряд боевых забастовок, а также наметилась координация между различными секторами рабочих, объединившихся в класс. Наибольшую огласку, пожалуй, получила борьба работников городского транспорта, в частности водителей автобусов, чьи забастовки и попытки создать свою классовую оргструктуру были подвергнуты жестоким репрессиям.18 Но активные действия также происходили и продолжаются среди работников автомобильного завода Iran Khodro, крупнейшего автомобильного предприятия в регионе.

Другим важным сектором стали учителя государственных школ. В 2004 году им удалось остановить работу большого количества школ во время забастовки, связанной с невыплатой заработной платы19.

Промышленные пролетарии составляют около 7,520 млн из примерно 70 млн. жителей Иране. В это число не входит значительная часть технических работников и работников сферы обслуживания, или "белых воротничков", которые составляют значительную часть иранской рабочей силы. Если учесть, что уровень безработицы составляет 20% (по самым скромным оценкам), то, принимая во внимание меняющийся пролетариат, мы видим, что в стране существует сила, значительно превышающая 10% населения. Как и в США, мы имеем дело с молодой, высококвалифицированной, технически развитой рабочей силой. Но когда эта сила покидает университет и вступает в ряды пролетариата, у них нет перспектив роста. Рабочих больше, чем вакансий. Это относится не только к "белым воротничкам", но и к промышленным рабочим, хотя по разным причинам. Как бы то ни было, значительную часть населения ожидает неустойчивое положение.

Ситуация, в которой находится девятнадцатилетняя девушка в Тегеране, во многом схожа с ситуацией ее сверстницы в Афинах, Каире или Париже. И мы видим, как происходят социальные взрывы. Отчуждение, столь обыденное, невозможно подавить эмоциональной риторикой о национальной независимости.

Одним из драматических результатов является то, что парадигма антиимпериализма, в частности то, что Дабаши называет парадигмой "мордадизма-28", действительно исчерпала себя. Целое поколение, родившееся во время или после революции 1979 г., сформировалось в Исламской Республике, проповедующей самодостаточность, независимость и "антизападный" дискурс по всем каналам. Проблема национальной независимости, которая мучила их родителей, кажется пережитком прошлого. Ее единственная идеологическая функция сегодня - скрывать реальные противоречия, ежедневно влияющие на жизнь людей. Это касается не только молодых образованных студентов и работников умственного труда, но и промышленного рабочего класса, который жизненно необходим для любой социальной революции. Опыт, в особенности опыт тех, кто был рабочим активистом во время революции, преподнес им ценные уроки. Их неспособность принять то, что сегодня является фарсом, а вчера было трагедией, не только подрывает популизм президента Ахмадинежада. Это еще и вакцина против призывов либеральных реформаторов из оппозиции.

Рабочий класс в Иране сегодня, особенно после 2004 года, становится все более активным и воинственным, забастовки, демонстрации и захваты фабрик становятся регулярным явлением21.

Однако некоторые рабочие активисты по-прежнему держат определенную дистанцию по отношению к либерально-реформистским элементам оппозиции. Потому ли это, что они склоняются к популизму Ахмадинежада? Вовсе нет. Как мы видим из многих коммюнике профсоюзов до и после выборов, они не поддерживают ни одного кандидата, но в то же время поддерживают борьбу за демократию. Это важное различие.

Если рабочий класс не бросается ни в один из лагерей, то это происходит не вопреки его классовому сознанию, а именно благодаря ему. Рабочий класс, особенно те рабочие, которые были активны во время революции, усвоили уроки прошлого. Они пережили и трагедию революции, и попытки реформаторов апеллировать к народу. "Президентские выборы в июне 2009 года знаменуют исчерпание мордадизма-28".22

Как уже отмечалось в начале этого очерка, важно различать анализ империализма и борьбы с ним и идеологию антиимпериализма, которая является конкретным историческим проявлением. Эта критика не должна означать, что империализма не существует или что он относится к ушедшей эпохе капитализма. Не исключено, что эта идеология может быть воскрешена. Но она влияет на наше понимание империализма, точнее, глобального капитализма (термин излишний, поскольку капитал всегда был глобальным, но важно всегда подчеркивать его глобальный характер), а также на характер борьбы с ним.

Каковы же итоги гибели антиимпериалистической идеологии? Важнейшим результатом отрицания идеологических пут антиимпериализма является его позитивное вытеснение. Но, как обычно, это вытеснение - лишь потенциальное. Конец антиимпериалистической идеологии, в данном случае "конец мордадизма-28", открывает новое пространство; он открывает возможность нового понимания ситуации, нового понимания революционного субъекта. Последние восстания - ярчайший исторический пример потенциального преодоления бинарности между Востоком и Западом, между нами и нашим "другим" (будь этот "другой" - исламский мир, Иран, Куба, или "Запад", как бы мы ни трактовали данный термин).

Это негативное пространство, через которое может быть создано новое позитивное, но не законченное, всегда находящееся в процессе формирования и создания. В этом пространстве новые концепции революционной субъективности предлагают нам нечто новое, то, через что может быть создано новое универсальное - продукт коллективной человеческой борьбы, антитеза универсализму капиталистической современности. "Конец мордадизма-28" не означает, конечно, конца имперского вмешательства в исторические судьбы народов. Это просто означает, что теперь есть обновленное и равное игровое поле, на котором можно думать и действовать в постколониальных терминах "23.

Иранская революция и антиимпериалистическая идеология, которая соответствовала ее взлету и гибели, действительно была трагедией с точки зрения пролетарской революции; придерживаться такой идеологии сегодня - настоящий фарс. Она уже не революционна, как мы пытались показать (и вряд ли когда-либо была таковой), она сегодня служит только реакции. Она лишь приводит рабочие, студенческие и женские организации в иллюзорное согласие с теми, кто поддерживает их угнетение и эксплуатацию. Если когда-то эта идеологическая позиция и несла в себе освободительный потенциал, то сегодня она утопична и реакционна.