Решения, принятые на 12-м съезде Рабочей партии Курдистана (РПК), изменили политическую атмосферу и условия продолжающихся дебатов по урегулированию. Съезд, проведенный после февральского призыва Абдуллы Оджалана, повысил ожидания общества в отношении шагов по решению курдского вопроса. Люди ждут демократического урегулирования.

Журналист Эйюп Бурч ответил на вопросы ANF по этой теме.

- Что означают решения 12-го съезда РПК в контексте нынешних дебатов? Как вы их интерпретируете?

- Решения, о которых объявила РПК, говорят о новом этапе перемен. Призыв к миру и демократии, прозвучавший 27 февраля, включал решение о роспуске РПК и прекращении вооруженной борьбы. Это решение было окончательно принято на последнем внеочередном конгрессе партии, и в некотором смысле этот призыв уже выполнен.

Такое событие знаменует собой новый этап в борьбе курдов за свои права и свободы и доказывает, что этот народ давно стал политическим субъектом. Оно отражает исторический перелом в конфликте, продолжавшемся с момента основания Республики. Сейчас мы вступаем в фазу, полностью сосредоточенную на демократической борьбе и уходящую от динамики вооруженного конфликта.

- Могли бы вы охарактеризовать этот новый этап как правовую и демократическую борьбу?

- Постконфликтные периоды – это процессы правовой и демократической борьбы. Как и любая легитимная форма сопротивления, демократическая борьба также легитимна. Основанные на фундаментальных правах и свободах усилия курдского народа, желающего признания, представляют собой полностью законную борьбу. Для курдов это борьба за правое дело.

Поэтому, когда вооруженная фаза уже фактически ушла в историю, новый этап знаменует начало демократической борьбы. Для перехода от вооруженного сопротивления к демократическому необходимо создать правовую основу. Чтобы этот процесс перерос в прочный мир, должны восторжествовать справедливость, признание и правовые гарантии.

- Подавляющее большинство политических деятелей в Турции поддерживают нынешние перемены. Тем не менее, немногие всё же выступают против. Некоторые пытаются разжечь полемику вокруг таких терминов, как «Лозанна» и «геноцид», упомянутых в заявлении РПК. Чего же на самом деле хотят те, кого беспокоит решение РПК о разоружении? Хотят ли они войны?

- Эти группы считают, что получили определенный уровень власти в рамках государственной структуры. Я полагаю, что как среди военных, так и среди представителей гражданской бюрократии всё ещё есть те, кто придерживается политики отрицания и разрушения. Кроме того, некоторые поддерживают официальную идеологию, которая доминировала в прошлом веке.

Они пытались принести этот официальный нарратив в университеты. Действуя в сферах от академических кругов до средств массовой информации, они стремились распространить и возродить идеологию, построенную на единообразии. Некоторые возражения исходят от людей, попавших под такое влияние. Я рассматриваю точку зрения тех, кто сформировался под влиянием столетия такого образования и манипулирования, как естественное следствие.

Но есть и те, кто намеренно искажает ситуацию. Этих людей нельзя назвать невиновными. Поэтому решение о роспуске и трансформация курдской освободительной борьбы вызывают определенную реакцию. Поэтому мы видим демагогические искажения – они говорят о страхе.

- Как бы вы сравнили нынешний процесс с предыдущими попытками достичь перемирия?

- На самом деле, этот процесс начался ещё в 1993 году. Все эти годы на повестке дня оставалась идея решения проблемы в Турции иными способами, помимо конфликта. Процесс переговоров между Тургутом Озалом и Абдуллой Оджаланом, начавшийся благодаря дипломатическим усилиям и, в определенной степени, прекращению огня, прерывался на разных этапах. С этой точки зрения мы можем сказать, что в Турции накоплен определенный опыт в этом вопросе. Эти прошлые усилия заложили основу для сегодняшних событий.

- Что отличает нынешний процесс от предыдущих?

- Прежде всего, предыдущие попытки урегулирования проходили на фоне многих факторов – конъюнктурных, региональных и глобальных. Определенные шаги предпринимались, когда все эти вводные совпадали. Но, по сути, с 1993 года курдское движение претерпело масштабную трансформацию. Оно перешло от парадигмы независимости к парадигме сосуществования, общей родины и, в конечном счете, встало на путь поиска демократических решений. С 1993 года усилия Абдуллы Оджалана по достижению мира сыграли важную роль в формировании этого подхода.

Я лично наблюдал различные этапы этого процесса, как журналист и как курд. И именно благодаря переменам люди, применявшие оружие, перешли от целей построения государства к требованиям признания существования своего народа и права на самооборону. Эта трансформация напрямую связана с нынешним этапом.

Сегодня важную роль играют международная динамика, условия, сложившиеся в регионе, и внутренние события в Турции. Я хочу сказать следующее: с 1993 года, независимо от обстоятельств, курдское освободительное движение последовательно отстаивало идею о том, что этот вопрос должен быть решен ненасильственными методами. Это был его основной принцип с самого начала.

С другой стороны, Турция смогла заговорить об этом не только благодаря внутренним усилиям многих политиков, но и в значительной степени по причине знаковых региональных и международных событий. Я имею в виду, что эволюционирующий подход государства был сформирован скорее под внешним давлением, чем в результате внутренних убеждений.

На данный момент как региональный и международный баланс сил, так и внутренняя ситуация в Турции вынуждают обе стороны искать решение. Это факт, который мы должны признать.

- Вы бы назвали это необходимостью?

- Да, в каком-то смысле объективные условия вывели насущную необходимость на первый план. Но субъективно курдское освободительное движение всегда хотело идти этим путем. Намерения и усилия были с самого начала, и это следует признать. Однако, турецкие власти говорят о «Турции, свободной от террора». У этого определения тоже есть исторический контекст.

- Как вы думаете, почему они выбрали фразу «Турция, свободная от террора»?

- В академических и международных политических терминах это обычно называется «урегулированием конфликта». Но чтобы понять, почему это называется «Турция, свободная от террора», нам нужно вернуться назад и вспомнить, что происходило при Тургуте Озале.

Озал предпринял серьезные усилия, чтобы решить эту проблему в рамках политики безопасности и ликвидации «терроризма». Мы знаем о системе сельских стражей, подразделении жандармерии по разведке и борьбе с терроризмом (JITEM), а также о других подобных механизмах. Применяя эти меры, он понял, что это не приведет к решению проблемы. Поэтому Озал счел, что нужно отыскать другой путь.

Он начал с изменений в структуре Национальной разведывательной организации (MIT). До того почти все заместители министра разведки были отставными генералами. Генералы, не ставшие начальниками Генерального штаба, стремились стать заместителями министра, выходя в отставку. Таким образом, государство стояло на двух опорах: MİT и военные. И те, и другие должны были быть готовы к процессу, который хотел инициировать Озал.

С этой целью он начал процесс работы над структурой MİT. Тогда появились две ключевые фигуры: Эмре Танер и Шенкал Атасагун. Оба впоследствии стали заместителями министра. Озал попытался изменить многое, включая сложившиеся в армии традиции. Он отказался от назначений по старшинству и делал то, что было необходимо с точки зрения поставленных задач. В какой-то мере он пытался вмешиваться и в дела военных кругов, но не смог добиться желаемых результатов.

Мы знаем, что некоторые военные составляли отчеты, сообщая, что курдский вопрос не может быть решен в рамках политики, ориентированной на безопасность. Позже из армии были планомерно «выдавлены» командиры вроде генерала Эшрефа Битлиса, которые стремились к мирному решению. Однако, преобразования в структуре MIT продолжились.

Когда к власти пришел Эрдоган, процесс интеграции с Европейским союзом вновь подтолкнул его к поиску решения проблемы. Президент попытался реализовать одну из уже разработанных моделей решения.

На мой взгляд, поиск решения при Эрдогане шел по двум траекториям. Вот как я классифицирую их, основываясь на своих исследованиях. Первый путь – это модель, которой занимался Эмре Танер, и она более либеральная и демократическая. Другой дорогой шел Шенкал Атасагун, и эта модель представляет собой более консервативный и националистический подход.

- В последнее время имя Шенкала Атасагуна часто слышат в кулуарах...

- Именно так. Модель решения, которую я описываю как либеральную и демократическую, сформированная Танером, была основана на идее четкого определения проблемы: «Давайте назовем её прямо – это курдский вопрос – и будем искать решение задачи». Это была модель, которая определяла проблему, как таковую.

Другая модель, сформированная Атасагуном, выглядит следующим образом: «Если мы назовем это курдским вопросом, появится и турецкий вопрос. Поэтому давайте не будем давать проблеме такое определение. Давайте назовем наши трудности проблемой терроризма и начнем искать решение проблемы терроризма».

Таким образом, сама терминология отражала два принципиально разных подхода. Приверженцы одного искали решение через признание курдского вопроса. Прочие бежали от этого признания и вместо этого говорили о «проблеме терроризма», отложив решение основного вопроса.

- Но разве сам подход не определяет и то, как проблема воспринимается обществом? Не этот ли «террористический» дискурс создает сегодня путаницу в умах людей?

- Каждая из этих моделей принимается определенной политической средой, будь то правительство, партия или оппозиция. Решение, каким путем идти, может отражать попытку либо получить, либо сохранить власть. Кроме того, люди обеспокоены тем, как это отразится на их политическом имидже и будущем в целом. Именно поэтому в процессе решения проблемы для них всегда был важен социальный аспект этого вопроса.

Заявления в духе «Даже если это яд, я выпью его» или «Я не просто подставлю руку, я подставлю себя под броски камней» – это популистские лозунги. Нам было бы, о чем говорить с их авторами, отражай эти слова реальные обязательства. Но на самом деле они просчитывают, как вопрос будет воспринят общественностью и какую реакцию может вызвать. В конечном счете, предпринимая шаги в соответствии с потребностями государства, каждая из сторон одновременно планирует свое политическое будущее.

Именно поэтому мы видим попытки возложить задачу по предотвращению создания «турецкого вопроса» на консервативную, националистическую, протурецкую партию, такую как Партия националистического движения (ПНД). Есть и попытки оставить в руках ПНД модерацию хода переговоров. В 2004 году процесс урегулирования уже формировался вокруг двух моделей. Позже на первый план вышла Партия справедливости и развития (ПСР). Процесс, который начался с переговоров в Осло и впоследствии стал известен как урегулирование, берет корни в этом подходе.

ПСР стремилась реализовать проект, которым занимался Эмре Танер и который мы характеризуем, как либеральный и демократический. Всё завершилось соглашением Долмабахче. Или, как они выразились, его «отложили в долгий ящик». На новом этапе этим умеренным путем пошел Девлет Бахчели. Его сторонник – Шенкал Атасагун. Это означает, что план, разработанный Атасагуном, вступил в силу. Вот почему этот новый процесс называется «Турция, свободная от террора».

- Перемены продолжаются, но некоторые говорят, что между Эрдоганом и Бахчели есть разногласия. На сегодняшний день турецкий президент, похоже, фактически принял идею урегулирования. Тем не менее, как и в прошлом, вопрос о демократии в Турции остается предметом постоянных дебатов. Как вы думаете, есть ли реальная разница между Эрдоганом и Бахчели? Будет ли страх Эрдогана потерять власть удерживать вопрос о демократии на повестке дня? И если да, то как это может повлиять на нынешние переговоры о примирении?

- Курдский вопрос невозможно решить недемократическими методами. Это ясно каждому. На мой взгляд, у Эрдогана и Бахчели разные точки зрения. Однако, я не считаю, что Реджеп Тайип выступает резко против урегулирования. Но дело в том, что он ставит свое политическое будущее превыше всего. Он будет сторонником резолюции только в том случае, если она даст ему возможность выиграть еще один срок. Я полагаю, что при подходящих условиях он поддержал бы мирное решение.

В настоящий момент его главной заботой, похоже, является не выживание государства, а его собственное политическое выживание. Его подход выглядит так: «Если переговоры о мире помогут мне переизбраться, я открою двери урегулированию. Если такой исход отдалит меня от власти, я их закрою». Эрдоган колебался в этом вопросе и раньше.

- Похоже, мы и впрямь уже видели нечто подобное. Во время предыдущего процесса урегулирования Турция пережила определенный демократический подъем, а затем Эрдоган проиграл выборы 7 июня.

- Да, вы правы. Но он оказался в своеобразной ловушке. Пытаясь избавить страну от влияния определенных кругов, он в итоге заменил коррупцию своей собственной формой контроля. Он обещал покончить с коррупцией, но время его пребывания у власти было отмечено повсеместными проблемами в этой сфере. Я хочу сказать, что не атмосфера демократизации ослабила его власть, а его собственная политическая деятельность.

Таким образом, недемократическое решение курдского вопроса невозможно. А как ещё его можно решить? Как можно решить эту проблему без децентрализации, не создав более сильную модель местного управления? Между решением курдского вопроса и демократизацией есть прямая связь. Поэтому режим Эрдогана должен примириться с любыми последствиями, которые может принести им демократизация.

- Что произойдет, если они откажутся принять такой исход? Может ли это привести к разрыву между ПСР и ПНД? И как это может повлиять на урегулирование?

- По моим наблюдениям, то, как ПНД подходит к этому вопросу и строит свою риторику, несколько отличается от действий ПСР. В последние несколько дней может казаться, что их позиции совпадают, но ПНД считает происходящее вопросом выживания государства.

Поэтому, если ПСР, то есть её глава, Эрдоган, поставит собственное политическое выживание выше государственного, я считаю, что эти две партии в конечном итоге разойдутся. Это мое мнение. Это не надуманное предположение, потому что я могу четко проследить их методы и перспективы.

Если анализировать ситуацию под этим углом, можно сделать выводы, что одна сторона превращает актуальный вопрос в вопрос личного выживания, а другая объявляет проблему вопросом преемственности государства. Так будет ли целое столетие принесено в жертву ради следующих пяти лет пребывания одного человека у власти? Я считаю, что в этом случае союз ПСР и ПНД распадется. ПНД может занять совершенно иную политическую позицию.