Кобани стал свидетелем одного из величайших сопротивлений в истории. Город был освобожден 26 января 2015 года, а 1 ноября, дата начала сопротивления, была объявлена всемирным днем Кобани.

Это сопротивление стало источником веры, надежды и вдохновения для многих интернационалистов, борющихся за будущее человечества. Множество неравнодушных людей из разных стран мира отправились в Рожаву. Одной из них была британка Хелин Карачох (Анна Кэмпбелл).

Хелин Карачох погибла во время турецкого авиаудара в ходе боев за Африн. Её жизнь оборвалась 15 марта 2018 года.

Молодая британка отправилась из Великобритании в Рожаву, исполненная энтузиазма и решимости.

Отец погибшей девушки, Дирк Кэмпбелл, рассказал нам о своей дочери, её вере в революцию Рожавы и о том, как освободительная борьба курдского народа, сражающегося за свободу, повлияла на Анну, в беседе с Yeni Özgür Politika.

- Не могли бы рассказать нам о детстве и юности Анны?

- Анна родилась на шесть недель раньше срока и первые две недели жизни провела в инкубаторе, где её кормили через трубку. Этот опыт был очень травматичным для её матери, и она всегда беспокоилась о хрупкости дочери. Возможно, Анна не была физически сильной, но у неё была очень сильная воля и чувство собственной индивидуальности. Она любила сказки и рано научилась читать. Ей нравилось быть главной и заботиться о наших младших детях, создавая для них сложные фантастические миры. Она чувствовала чужую боль и горевала при потере игрушки или такой утрате, как смерть домашнего животного. Ей не нравилась обычная школа из-за бесчувственности среды, и в детстве ей было физически больно из-за этих переживаний, поэтому мы перевели её на домашнее обучение. Её мать открыла школу, ориентированную на детей, в Льюсе – городе, куда мы в итоге переехали, – где Анна была счастлива. В этой школе училось несколько детей с особыми потребностями, и наша дочь уделяла им время и внимание, как никто другой. Когда она стала слишком взрослой для материнской школы, мы оплатили ей обучение в частной школе для девочек; как и раньше, она не могла справиться с обстановкой в государственных школах.

После выпуска Анна провела год в качестве помощницы по хозяйству в Париже, где уделяла время своей искренней любви к литературе, а также посещала фестивали. Она поступила в Шеффилдский университет, где её друзья заявили о своей поддержке крайне левых политиков, и именно тогда, в сочетании с её страстью к справедливости, все её увлечения, такие как ферма Дейл, джунгли в Кале (лагерь беженцев и иммигрантов в окрестностях Кале, Франция – прим.), песни Le Zad, лес Хамбах, антифашистские демонстрации, экологический активизм и борьба с охотой сформировали её мировоззрение.

- Оказали ли вы или кто-то из близких влияние на то, что Анна стала революционеркой? Например, сыграла ли среда и атмосфера, в которой она выросла, роль в её симпатии к революционной борьбе?

- Нет, мы с её матерью ничего не знали о революционной борьбе. Мы говорили об окружающей среде, изменении климата, проблемах, связанных с добычей нефти и тому подобных вещах.

- Можете ли вы рассказать нам о путешествии Анны в Рожаву? Говорила ли она вам о своем первоначальном решении? Советовалась ли она с вами, прежде чем принять его? Если она поделилась с вами этой идеей, какой разговор у вас состоялся? Были ли вы против её решения поехать в Рожаву? Не могли бы вы описать этот процесс?

- Она сказала мне, что решила отправиться в Рожаву, но не советовалась со мной заранее. Я понимал, что она подвергает себя опасности, но поскольку знал, что это уже стало для неё привычным и что, если она что-то решила, отговорить её от этого невозможно, я и не пытался остановить дочь. Она думала, что знает, что делает. Я просто сказал: «Я был рад быть тебе близким человеком». Её мать умерла в 2012 году от рака молочной железы, поэтому её не было рядом, чтобы переубедить Анну, а она бы сделала всё возможное. На самом деле, если бы её мать была жива, Анна не погибла бы в Рожаве. Во-первых, она не чувствовала бы такого обязательства взять на себя роль пионеры этой борьбы, а во-вторых, мать приложила бы все усилия, чтобы не позволить ей уехать в Рожаву, а если бы Анне удалось уехать, она сделала бы всё, чтобы вернуть её обратно.

- Пока Анна была в Рожаве, вы общались с ней? Чем она делилась с вами, находясь там? Как она чувствовала себя в Рожаве? Что повлияло на неё больше всего? Не могли бы вы рассказать нам об этом?

- Анна чувствовала себя как дома среди населения Рожавы и товарищей из ЖОС (Женских отрядов самообороны – прим.). Она любила этих бойцов, они были для неё родственными душами, и она хотела быть похожей на них. Изначально она уехала всего на год, но вскоре нам стало очевидно, что она вряд ли вернется. Она чувствовала, что Рожава – её главная цель в жизни. Мне не удавалось говорить с ней достаточно часто из-за сложностей с телефонной связью, но она общалась и с другими родственниками, и у них сложилось такое мнение. Политическая идеология Оджалана в сочетании с жинеологией произвели на неё глубокое впечатление. Она чувствовала, что может бороться, как революционерка, за правое дело, которым увлечена, имея на это прочные этические причины. Это делало её счастливой.

- Каким был ваш последний разговор с Анной? Знали ли вы, что она едет в Африн?

- Мой последний разговор с ней состоялся в январе 2017 года. Она сказала, что командование не разрешило ей ехать в Африн, и я испытал облегчение. На самом деле она сказала неправду. Она наконец-то получила разрешение, но никто из нас не знал об этом факте.

- Мы знаем, что тело Анны осталось в Африне, который контролируют местные вооруженные группировки. Вы боретесь за возвращение её останков. Почему вам не передали тело? Удалось ли вам посетить кладбище в Африне? Не могли бы вы рассказать нам о текущей ситуации?

- Нам не отдали её останки, и мы обратились с этим вопросом в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ).

Останки Анны не были обнаружены. Курды не смогли забрать тела ни одного из своих погибших, так как эту зону обстреливали турецкие войска. Сейчас от её тела уже ничего не осталось. В 2019 году я обратился в суд по совету компании McCue and Partners (теперь McCue Jury and Partners), которая считает, что судебный иск позволит получить компенсацию от турецкого правительства за нарушение моих прав человека. Это нарушение выразилось в невозвращении останков моей дочери, и они обязаны сделать это в соответствии с Женевской конвенцией и Всеобщей декларацией прав человека, обе из которых подписали представители Турции. При помощи крауд-фандинга нам удалось собрать 25 000 фунтов стерлингов на этот процесс.

Представители McCue должны были подготовить дело для представления в Международный комитет Красного Креста. Это заняло много времени и сил. Я сказал им, чтобы он не беспокоились об этом комитете, поскольку изначально я обратился именно к Красному Кресту, и мне ответили, что свяжутся с Красным Полумесяцем в Турции, поскольку их представители не могут попасть в зону боевых действий. Они так и не связались со мной и не ответили на мои запросы о предоставлении информации. В течение восемнадцати месяцев никаких изменений не произошло. То же самое было и с британским Министерством иностранных дел: у меня состоялись две встречи с министром по делам Ближнего Востока Аластером Бертом, который обещал представить мое дело туркам, но ничего не сделал.

В McCue мне сказали, что Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) потребует контакта с Международным комитетом Красного Креста в рамках надлежащей процедуры. Как я и предсказывал, Красный Крест не стал делать ничего – они отнекивались, медлили и говорили о важности защиты своей репутации. Они ничем нам не помогли.

Следующим шагом было назначение турецкого адвоката и передача моего дела в администрацию Хатая, которая отвечает за происходящее в контролируемом Турцией Африне. Турецкий адвокат сделал это и не получил никакого ответа от администрации Хатая. По истечении срока ответа юрист из McCue обратился с моим делом в ЕСПЧ на основании того, что надлежащая процедура уже была соблюдена и требовались дальнейшие меры. Пока ЕСПЧ рассматривал дело, администрация Хатая ответила турецкому адвокату, что означало, что ЕСПЧ должен был прекратить дело на основании того, что теперь мы можем добиться рассмотрения моего дела в Хатае. Это произошло в июне этого года.

Таким образом, спустя шесть с половиной лет после смерти Анны я не сильно продвинулся к цели. Был организован второй этап крауд-фандинга, который позволил собрать 19 000 фунтов стерлингов; из этой суммы осталось около 6 000 фунтов стерлингов, которые идут на оплату расходов турецкого адвоката. Они говорят, что, вероятно, потребуется три года, чтобы мое дело прошло через судебную систему Хатая.

- Не могли бы вы объяснить, почему вы пошли на этот шаг?

- Я хочу попытаться пролить свет на военные преступления, чудовищные расправы и нарушения прав человека, совершенные турками. Хотя, даже если ЕСПЧ вынесет решение в мою пользу, это мало что даст, потому что всё, что они могут сделать, – это отчитать турок за нарушение моих прав человека и сказать им, чтобы они больше так не делали, обязав Турцию выплатить компенсацию, что вряд ли будет сделано. Турки знают, что занимают очень сильную политическую и экономическую позицию по отношению к Европейскому союзу. Вероятно, права человека не будут приняты во внимание на фоне их отношений с ЕС.

- Если вам удастся найти тело Анны, привезете ли вы её обратно в Англию или похороните в Рожаве, где, по вашим словам, остались её близкие товарищи?

- Я не смогу вернуть её, так как останков, которые можно было бы найти, не осталось.

- Какое послание вы хотели бы передать курдскому народу и интернационалистским революционным силам, сражающимся в Рожаве?

- Мне очень жаль, но я мало что могу предложить курдам Рожавы. Конечно, я приветствую их усилия и восхищаюсь ими, особенно их достоинством и отказом принимать поражение, когда их со всех сторон окружают враги и угнетатели. Всё, что я могу сказать им – и вам – это то, что я знаю, что вы будете бороться за справедливость и истинную человечность до конца, как это делала Анна и как это делали все ваши герои, отдавшие жизни в борьбе. Я рассказываю о Рожаве и идеях Оджалана и выступаю с докладами на эту тему, когда у меня есть такая возможность.