Боец Народных сил самообороны Курдистана (НСС) Хаки Пир рассказал о своих корнях, реакционной среде, в которой он рос и существовал, и о своем пути из рядов турецкой армии в партизаны. «Настоящий враг турецкой идентичности – расистская идеология», – убежден он.

РПК – интернационалистское движение, не знающее этнических границ. Рабочая партия Курдистана ведет общественную, антисексистскую и антирасистскую борьбу, в которой с самого начала участвовали и турки. Так, Хаки Карер и Кемаль Пир были одними из первых интернационалистов турецкого происхождения, которые стали товарищами и участниками курдского освободительного движения. Партизан Хаки Пир – тоже турок, взявший имена обоих революционеров в качестве своего позывного.

Выросший в консервативной и правоэкстремистской среде, он стал профессиональным военнослужащим турецкой армии. Там же он встретил своих первых курдских друзей. Несоответствие между официальной доктриной, которой он придерживался с юности, и реальностью Курдистана, которую он теперь увидел, заставило его осознать противоречия с его тогдашним восприятием мира и в конечном итоге привело его в ряды НСС. «Турецкий национализм – самая большая опасность для нашего народа», – говорит Пир, – «Это видно по тому состоянию, в котором находится турецкое общество из-за фашизма и милитаризма».

- Откуда вы родом и в каком обществе вы выросли?

- Я родился в городе Нигде и провел там всю свою жизнь. Я рос в консервативной и националистической среде, среди рабочих и бедноты. Это было очень консервативное общество, слабо контактировавшее с другими социальными группами. Мы жили в городе, но поскольку у нас была связь с деревней, я сформировался под влиянием обеих культур.

Первое противоречие в моей жизни возникло, когда я увидел разницу между деревней и городом. Деревенская жизнь всегда привлекала меня. Я использовал любую возможность, чтобы остаться там хотя бы на день и провести время в этой среде. Всё в деревне было пропитано теплом и искренностью. Для меня это было единственное место, где я видел коллективный образ жизни, любовь к земле и природе, простой труд, простые убеждения без преувеличений и открытых людей.

Жизнь в городе всегда оказывала на меня негативное влияние. Мне было сложно адаптироваться. Законы морали и свободы, действовавшие в деревне, не работали в городах. Я воспринимал городские условия, как чудовищные, пугающие людей, сводящие их с ума, лишающие свободы и толкающие нас к беспомощности. Не имея другого выбора, я был вынужден терпеть среду мегаполисов и урбанизацию – то есть, мне пришлось начать свое превращение в такое же чудовище. Чтобы достичь наград, обещанных капитализмом, я хотел быть лучшим везде.

Я жил в этом цикле, вступая в религиозные сообщества, чтобы быть отличным мусульманином, обращаясь к идеалистическим обществам [таким как «Серые волки»], чтобы стать самым лучшим турком; я работал на фабрике с целью быть лучшим рабочим, нарушая правила, чтобы быть лучшим другом, и сдавая экзамены, чтобы быть лучшим студентом. Даже сейчас я не знаю, к какой именно категории отнести свои убеждения и социокультурные практики, как классифицировать себя, свою семью и свое окружение, и чем их обозначить. Религия и национальное самосознание настолько развращены, что в рамках существующей системы поиск своего пути и честная жизнь в таких рамках могут быть не более, чем мечтой.

- Какие чувства вы испытывали по отношению к курдскому народу, когда существовали в рамках этой системы?

- В детстве нас больше всего пугало слово «цыгане». Нам часто рассказывали, кто они такие, как они путешествуют по стране, как воруют детей. Мы отвергали их как сообщество, и кроме этого я слышал много разговоров, которые начинались с «курдов и армян».

Все эти беседы велись в риторике ненависти и презрения. Первые бранные слова, которые мы выучили, всегда касались этих людей. Для нас это было похоже на игру: кто бранится, тот получает конфету, шоколад или награду. Нам не нравились «цыгане». И мы прогоняли их из нашего района, но не оскорбляли. При этом нам внушили, что курды и армяне, о которых мы даже не знали, что это за народы, которых мы никогда не видели, хуже «цыган».

Когда мне было семь или восемь лет, я впервые встретил курдскую семью, которая спасалась от кровной мести и была вынуждена переехать в наш район, чтобы оставить свое прошлое за плечами. Ещё до того, как они выгрузили свои вещи из машины, весь район, молодежь и старики, стали проявлять беспокойство. Все хотели, чтобы они уехали, но они должны были остаться, и они так и поступили, рискуя всем, отказавшись от своей идентичности. Несмотря на то, что они не говорили «мы курды», никто в округе не чувствовал себя комфортно. Даже тот, кто сдал им свой дом, подвергался угрозам; его избивали. Эти люди постоянно терпели остракизм и унижения.

Самыми распространенными выражениями, которые я помню, были выученные нами фразы в духе «убийцы, сепаратисты, предатели, потомки неверных», и они относились к каждому курду.

Конечно, были и отдельные выдающиеся жители нашего района, которые организовывали всё это и подстрекали сообщество. Самое трагичное, что эти люди сами не были турками, это были албанцы и мухаджиры [потомки мусульманских переселенцев из Османской империи]. Наши отношения с их народами были очень близкими, это были искренние, честные и ответственные люди. Но «болезнь пантюркизма» заставила их забыть о собственной культуре, и они вынуждены были демонстрировать поведение, недостойное культурных людей, во имя турецкой идеи. Самый большой враг турок – это национализм, который лишился своей сути и был воссоздан искусственно.

- Как вы воспринимали курдский народ в этом контексте?

- После всего произошедшего, когда мы узнали, что такой народ существует и живет на Востоке, мы думали, что они отсталые, дикие люди, варвары, которых легко обмануть нашим мировым врагам. Мы считали, что этот народ невежественен, что он состоит из повстанцев, которые постоянно восстают, чтобы свергнуть режим, и что этому народу никогда нельзя доверять.

Само этническое и культурное существование курдского народа казалось взведенной бомбой, которая вот-вот взорвется, угрожая нашей религиозной и национальной целостности. Их воспринимали, как горб на спине Турции, который мешает стране подняться на ноги.

Некоторые говорили: «Курды – это змеи, которых мы вскармливаем на своей груди». Анахронизм их традиций, обычаев и племенной организации в их сообществах рассматривался, как проблема, которую необходимо преодолеть. Курдов терпели, потому что давали дешевую рабочую силу экономике и хорошо выполняли свою работу. Это приводило к постоянной конкуренции между турецкими и курдскими рабочими, в результате чего они стали маргинализированным рабочим классом и подвергались насилию со стороны работодателей. Сегодня та же проблема навязывается арабским и афганским мигрантам. С одной стороны оказались эксплуатируемые и ассимилированные народы, с другой – государство, которое использует проблемы безопасности страны в своей популистской политике, как рычаг давления.

- Как вы относились к курдскому народу и РПК во время службы в армии и что заставило вас порвать с прошлым и вступить в ряды партизан?

- Мы слышали девиз «Счастлив тот, кто называет себя турком» практически с колыбели, а для государства каждый ребенок – это росток. Государство сажает этот росток в почву, начиная влиять на дитя в детском саду, в возрасте четырех-пяти лет. Затем режим делает все необходимое – саженец поливают, удобряют, мотыжат и подрезают, пока он не принесет плоды. Один из этих плодов – служба в армии. Моя враждебность к курдам и РПК, зародившаяся ещё в детстве, росла с каждым годом. Служба в армии стала кульминацией моей неприязни. Я всегда думал, что у меня будет возможность встретиться лицом к лицу со своими врагами, которых я ненавидел долгие годы, и наконец-то отомстить им.

Во время службы в армии я встретил своих первых курдских друзей. Вскоре у нас завязались глубокие товарищеские отношения. Так я начал свое знакомство с курдами, и это знакомство продолжалось до 2014 года. С каждым встреченным мной курдом я понимал, что всё, что нам говорили в прошлом, было ложью. Потребовалось шесть-семь лет, чтобы запечатленный в моем сознании образ «злого курда» истаял, и я смог узнать этот народ таким, каким он был в реальности.

Ни в Адыямане, ни в Дерсиме я не смог реализовать то, о чем мечтал во время службы в армии. Я не мог приспособиться к централизованной власти, не сумел встроиться в иерархическую систему государства. Противоречия, начавшиеся еще в армии, умножались, и я видел каждое из них. Несправедливость в рядах вооруженных сил и несправедливость по отношению к обществу уже нельзя было игнорировать. Я разрывался между долгом и совестью.

После некоторых раздумий я решил уйти из армии, за что меня приговорили к одному году тюремного заключения на основании нарушения условий контракта. Тюрьма стала для меня временем просветления, и я начал лучше различать белое и черное. Я осознал неравенство ещё в детстве, стал свидетелем несправедливости во время службы в рядах вооруженных сил Турции и понял, к чему приводит отсутствие свободы, если об этом молчать.

Выйдя на свободу, я желал добиться равенства, мира и справедливости. Однако, в течение пяти лет я не мог найти ни места, ни средств, чтобы защитить социальные ценности, в которые я верил. В этот период пассивных поисков я поселился в районе, где курды составляли большинство, но всё ещё были угнетены. Так у меня появилась новая возможность близко познакомиться с курдским народом, культурой Курдистана и освободительным движением. Когда в 2013 году я услышал новогоднее послание Абдуллы Оджалана, и тогда я представил себе Турцию, настолько прекрасную, что она приснилась мне на несколько минут.

Это послание о демократии, равенстве, мире и братстве было очень искренним и исполненным силы.

После этого мои глаза открылись, и я начал смотреть вперед. Я решил идти к горизонту, где, по моему мнению, находится истина. Сейчас моя позиция выглядит, как смена одной стороны фронта на другую, но по сути это результат приверженности принципам и целям.

Первый фронт, на котором я боролся за безопасное сосуществование народов в условиях равенства, свободы, справедливости и процветания, не дал мне возможности реализовать мои цели и даже отдалил меня от них. Я чувствовал, что смогу достичь этих целей, вступив в ряды освободительного движения. Сегодня я верю в это больше, чем когда-либо.

Продолжение следует...