Кемаль Пир – турецкий революционер из Черноморского региона, пионер освободительной борьбы и один из основателей Рабочей партии Курдистана (РПК). Именно под руководством Кемаля Пира, Хайри Дурмуша, Акифа Йылмаза и Али Чичека 14 июля 1982 года было объявлено о начале бессрочной голодовки в знак протеста против пыточных условий содержания в тюрьме Амеда (Диярбакыра). Все четверо скончались в результате этой акции. Пир умер в возрасте 30 лет на 55-й день голодовки. Незадолго до этого он ослеп. Сегодня его помнят, как пример интернационалистского духа движения. Этот человек построил мост товарищества для турецкого и курдского народов.

Автор этого рассказа, курдский политический активист и писатель Фуат Кав, провел 20 лет в турецких тюрьмах. 8 лет он отбывал срок в печально известной военной тюрьме Амеда. Кав принимал активное участие в тюремном сопротивлении и испытал на себе немыслимую жестокость турецкого режима. Его живая память – один из немногих источников историй, случившихся в тюремных застенках Турции, тех историй, которые должны увидеть свет. Преступления против человечности в тюрьме Амеда не расследованы до сих пор. Мемуары Кава, написанные в тюрьме, основаны на реальных событиях и разговорах, изложенных в литературной форме. Он написал в похожей форме свой роман «Кольцо Мави».

Фуат Кав живет в изгнании в Европе, где продолжает принимать участие в политической жизни курдского сообщества, как журналист и писатель.

Кемаль был легендой. Он продолжал сопротивление смерти, как рыцарь, борющийся за жизнь. Он боролся мгновение за мгновением, минута за минутой. Но смерть уже стояла на пороге, и его время истекало.

«Я должен умереть первым. Я должен первым закрыть глаза», – говорил он в первые дни голодовки. Он остался верен своим словам. Однако, теперь он был в неведении. После определенного момента он мог видеть мир, звезды, солнце, луну и свет только во сне. Его глаза потеряли зрение. Улыбка в его взгляде, которая могла бы развеселить его друзей, исчезла.

«Мои глаза больше не видят. Всё вокруг темно... Так вот на что это похоже! Вот каков мир слепых! Теперь я понимаю, как жестока их жизнь», – сказал он однажды вечером в беседе с Хайри.

«Ты что, совсем не видишь, Кемаль?» – спросил Хайри, собрав все свои силы.

«Нет, ничего. Вокруг меня абсолютная темнота... Но это неважно. Всё равно мои дни иссякают. Я не хочу, чтобы об этом знали охранники. Иначе они используют это против меня».

«Не говори так, Кемаль. Кто знает, кто из нас будет первым?»

«Нет, я должен умереть первым. Не беспокойся об этом».

«Я не могу пережить смерть еще одного друга, Кемаль. Я тоже плачу кровью, как ты. То, что Мазлум погиб раньше нас, то, что четверо друзей пожертвовали собой, – всё это глубоко ранило меня. А теперь...»

«Я понимаю тебя. Мы пережили страшные дни вместе. Я полностью осознаю ситуацию и нашу ответственность. Тем не менее, я говорю: «Я должен умереть первым». Пожалуйста, пойми меня, хорошо?»

Хайри понимал, что сможет закончить разговор о невыносимом желании Кемаля, только сменив тему.

Он попытался сделать это, спросив о чем-то, не относящемся к делу: «Кто-нибудь знает песню Ağlama yar ağlama/mavi yazma bağlama? Это удивительная песня. Мне часто хочется послушать её ещё раз. Она прекрасна, в ней так ярко выражены боль, одиночество и тоска по матери. Было бы очень здорово, если бы кто-нибудь спел её. Знает ли кто-нибудь из нас её текст?»

Никого, кто знал бы эту песню, в камере не было, но спеть нужно было именно в этот момент, потому что Хайри так хотел. Но и голоса певца, казалось, не было ни у кого. Как будто для участия в смертельном поединке были специально отобраны люди, лишенные способностей к пению! Единственным, кто знал несколько песен наизусть, был Мустафа Карасу.

Он знал всего один-два текста. По просьбе Хайри он попытался собрать воедино их обрывки в своей памяти, чтобы вспомнить слова. Был момент, когда они пели эту песню в один из вечеров на отдыхе. Но никто не смог бы вспомнить все её куплеты в одиночку.

Что же делать? Карасу, наконец, нашёл выход. «Ладно, давайте споем её все вместе», – сказал он, – «У нас получится, если мы будем петь хором». У них действительно получилось. Они начали петь вместе и допели до конца. Но если спросить, как они пели, то ответ будет «ужасно». Закончив петь, Карасу сказал: «Мы спели, хотя узнать эту песню невозможно. Но это неважно, в конце концов, мы её спели». Хайри аплодировал хору.

«Я тоже поучаствовал», – сказал Хайри.

«Карасу, и я пел. Не думай, что вы спели её сами», – вмешался Кемаль.

«Я не знаю, Кемаль. Честно говоря, я не слышал твоего голоса. Знаков, что ты принял участие, ты не подавал».

«А какого знака ты ждал?»

«Правильного. Я слышал всех остальных друзей, которые пели, но я не уверен насчет твоего участия».

«Если ты не услышал меня, значит, дело в том, как ты слушал. Я пел, и я не позволю тебе отрицать мой труд».

«Хорошо, теперь я буду слушать внимательнее».

«Карасу, знаешь ли ты песню Eşkıya dünyaya hükümdar olmaz («Разбойник не может править миром»)?»

«Нет, не знаю. Вернее, я не могу вспомнить её всю. Но я уверен, что хором мы её споем».

«Хорошо, давайте попробуем. Я тоже буду петь, только не говори потом, что не заметил моего участия, хорошо?»

«Хорошо, хорошо. На этот раз я буду слушать как следует. Посмотрим».

Хор выполнил пожелание Кемаля. Во время припева можно было слышать его голос. У Кемаля был самый сильный голос, а поскольку пел он громко, ошибиться было невозможно. Его красивый глубокий голос разносился по тюремной камере, и эхо вторило Кемалю. Не заметить этого Карасу бы не смог.

«Теперь ты слышал, Карасу?» – поинтересовался Кемаль, когда песня закончилась.

«Да, действительно. И очень хорошо, дорогой Кемаль. Теперь мы можем принять тебя в наш хор, ха!» – Он был действительно впечатлен тем, как пел его товарищ.

«Ты сказал, «возможно, сможем принять», да?»

«Нет, нет, не «возможно». Я исправляюсь – мы примем тебя».

«Хорошо, Карасу. Теперь мне нужно немного отдохнуть».

«Отдыхай, Кемаль. Я тоже посплю. Мы не сказали, какой сегодня день, где мы находимся, куда мы отправились, что мы видели в пути и сражались ли мы сегодня с фашистами, товарищ Кемаль».

«Верно! Сегодня 47-й день нашей акции. Это значит, что сегодня мы в Мардине. Должен сказать, что я очень люблю Мардин, это один из городов Курдистана с самой древней историей и множеством культур, с настоящей мозаикой народов. Сегодня я побывал в исторических местах, поднялся на крепость, с восхищением рассматривал детали её архитектуры. К сожалению, мне не удалось сразиться с фашистами, потому что в Мардине их нет. Но должен сказать, я встретил некоторых социал-шовинистов.

Я молча прохаживался по окрестностям. Когда я устал, то поднялся в крепость. Там я взял воды у детей, которые продают её, и выпил. Тогда я вспомнил обо всех завоевателях, которые захватывали этот город на протяжении всей истории. Когда я подумал обо всех тиранах, деспотах и палачах, которые, наверное, не раз сжигали и разрушали Мардин, на ум мне пришли угнетатели наших дней. Неужели они мягче, чем прежние тираны? Кемаль, ты слушаешь...?»

Кемаль заснул, он был за пределами бесед и мыслей. Слабость, вызванная голодом, жаждой и усталостью, привела его туда.

Тело Кемаля уже не справлялось. Он утратил зрение и теперь терял последние силы. Его сознание то возвращалось, то исчезало. Ослепнув, он часто прикуривал сигареты со стороны фильтра. Иногда он молчал, но чаще говорил. Он говорил без перерыва. Попытки тюремных медиков и надзирателей убедить заключенных прекратить протест крайне возмущали его, и он кричал в ответ. Иногда он ругался. Тюремный врач Орхан Озканлы делал всё возможное, чтобы убедить Кемаля прекратить голодовку.

«Послушай, Кемаль. Ты погибаешь, смерть приближается к тебе шаг за шагом. Только подумай, это почти финал твоей жизни. Скоро ты покинешь этот мир. Просто брось эту затею. Эта дорога ведет в никуда...»

«Доктор, посмотрите на меня как следует! Послушайте. Вбейте мои слова себе в голову. Я начал это дело сознательно. Я прекрасно понимаю, что в конце пути меня ждет смерть.

Я понимаю, что я уже подошел к концу этого пути. Я чувствую присутствие этого палача. Я слышу его дыхание».

«Жизнь прекрасна, Кемаль. Вы должны любить жизнь. Люди смертны, но они хотят жить в этом мире и поэтому очень боятся смерти. Поэтому утверждать, что страха смерти ты не испытываешь, – это ложь. Мы видели, как те, кто считает себя самыми мужественными людьми, дрожат от страха перед лицом смерти. И, поскольку вы тоже человек, то боитесь и вы. Но я всё ещё могу спасти вас, даже в этой твоей ситуации...»

«За кого вы меня принимаете, доктор? Вы так и не поняли, кто я? Я Кемаль Пир. Не сочтите за хвастовство, но я впервые открыл глаза на берегах Черного моря. Там я познакомился с этой жизнью и узнавал её среди настоящих людей, которые умели быть друзьями для друзей и врагами для врагов. Я – Кемаль Пир, который дошел до сегодняшнего дня, встретившись с людьми семидесяти двух наций на землях Анатолии, и посвятил себя делу освобождения курдского народа. Достаточно ли ясно я выразился?»

«Да, но...»

«Здесь нет никаких «но», доктор. Я представился вам тем, кто я есть, без преувеличений и лжи, честно и простым языком. Если вы будете продолжать говорить мне «но», то это ваша проблема».

«Но жизнь идет по-другому, Кемаль. Как бы вы себя ни описывали, никто не может избежать мыслей, свойственных всем нам перед лицом смерти. Страх смерти – ужасающее чувство. Он вызывает содрогание. Это может отнять у любого его человечность».

«Ну вот, наконец хоть что-то верное прозвучало из ваших уст».

«Что вы хотите сказать?»

«Разве это непонятно?»

«Я говорю о жизни и страхе. Я утверждаю, что перед лицом смерти все люди похожи. Все боятся смерти. Кто бы ни оказался в такой ситуации, он будет дрожать, как больной в лихорадке. Даже если этот человек – Кемаль Пир».

«Послушайте, доктор. Я полностью осознаю смысл жизни и суть смерти. Я точно знаю, кто боится смерти, и кто дрожит, сталкиваясь с такой перспективой. Я также знаю, что мы живем на земле, и мне известны понятия рая, ада и загробного мира. Это вам и вашим соратникам неведомы такие вещи. Они не понимают их сути, а если порой осознают, то делают вид, что не понимают. Может быть, мне сказать вам ещё кое-что, доктор?»

«Конечно».

«Я так люблю жизнь, что готов умереть за неё. Послушайте, вы – свидетель происходящего. Вы увидите своими глазами, как я умираю ради жизни, как я жертвую ею, не моргнув глазом, как я цепляюсь за жизнь, умирая...»

«Вы умрете ни за что, Кемаль, ни за что. Вы ничего не добьетесь этой смертью. Стоит жить, чтобы достичь некой цели, иначе твоих целей не реализует никто. Мечтать о том, чтобы стать «героем», – бесполезная фантазия и временный каприз. Я не считаю это правильным выбором. Стал ли человек героем после смерти, воздвигли ли ему статуи, написали ли о нём книги или сняли фильмы в его честь, для меня не имеет никакого значения. Когда ты умер, ты уже мертв».

«Вы все равно ни во что не верите. Вы – человек без цели, не думающий о будущем и отвергающий жизнь потому, что ему нечего предложить детям будущего. Поэтому вы смотрите на всё с точки зрения актуальности текущего момента и материальной ценности. Вы считаете, что всё, что прошло, осталось в прошлом, а будущее должно волновать только тех, кто будет жить после нас. Живи настоящим, думай о сегодняшнем дне. Вот почему вы не можете понять героизм и мужество».

«Я по-прежнему убежден, что в будущем не найдется ни одного человека, который спросит, кем вы были, поставит вам памятник, напишет о вас книгу или снимет фильм и скажет: «Когда-то жил храбрый человек с Черного моря, который погиб за нас во время смертельной голодовки». Может быть, какая-то маргинальная группа увековечит ваше имя, пытаясь убить время, но вы никогда не станете героем, которому есть чем помочь любой стране или народу. Запомните мои слова, Кемаль».

«Почему вы все время упоминаете героизм или наследие моего имени? Разве человек не может просто выполнять свой общественный долг и нести ответственность перед историей? Почему нужно ждать чего-то взамен?»

«Мы говорим о серьезном вопросе, о смерти, Кемаль. Конечно, нужно получить что-то взамен. Если ты умираешь, стоит хотя бы умереть героем. Твое имя должны помнить, о тебе должны быть написаны книги».

«То, о чем вы говорите, все эти регалии не должны иметь подобного значения. Главное – наш долг перед человечеством и наша ответственность. Думать, что за всё положена награда, – возмутительный подход. Это говорит об утрате себя, разрыве с реальностью и смыслом жизни».

«Я буду продолжать спрашивать – за что конкретно вы умираете? Если эта цель пуста, вы умрете зря, и вы зря прожили жизнь. Как человек, хорошо знающий суть нашего государства, я говорю вам, что государство этим не заинтересуется. Даже если все вы умрете в тюрьме и каждого из вас вынесут отсюда в гробах, наши власти не будут воспринимать вас всерьез. Знайте это».

«Мы уже обсуждаем это так долго. Но ты всё упрямствуешь. Я вообще не думаю, что ты врач, ты, наверное, даже не проходил мимо медицинского факультета. Ты можешь быть палачом и убийцей, а может быть чудовищем. Но быть врачом для тебя невозможно».

«Ты оскорбляешь меня, Кемаль. Мы дискутируем, говорим, иногда спорим. Но мы никогда не должны оскорблять друг друга».

«Все твои слова – сплошное оскорбление. С такими, как ты, невозможно ничего обсуждать. Человек должен хотя бы уметь беседовать по-человечески».

«Что бы ни случилось, вы не должны меня оскорблять».

«Если таков твой подход, то знай, что я не только оскорбил бы тебя, но, будь у меня возможность, я бы дрался с тобой. Знай это».

«Я не хотел бы оскорблять или поступать несправедливо с человеком, чья жизнь в руках ангела смерти. Ты всё равно умрешь, ты уже отправляешься в последний путь».

«Разве так говорят с человеком, который умирает за свои идеалы? Разве это дело врача?»

«Я могу спасти тебя, вылечить и вернуть тебе прежнюю форму. Возвращайся, пока не поздно, Кемаль».

«Я умираю за свои убеждения. Поэтому моя смерть не напрасна. Я посвятил себя делу освобождения человечества, и я умираю за всё человечество. Я в долгу перед курдским народом. Это еще один фронт моей борьбы. Но вы не понимаете этого и никогда не поймете!»

«Хорошо, я предложил тебе помощь. Я свободен от чувства вины. Даже если ты будешь умолять меня, теперь я больше не буду тебя спасать! Я итак знаю, что ты делаешь втайне...»

Другие заключенные, слышавшие их разговор, хотели вмешаться, но решили этого не делать. Их расстроило обвинение врача в том, что они едят украдкой. Это было чересчур. Они задавались вопросом, как ведут себя участники протестных голодовок в других частях света и с чем они сталкиваются. Хотелось бы думать, что враг будет испытывать некую меру уважения к людям, которые идут на смерть, отстаивая свои убеждения. Однако, то, что они наблюдали, было высшей формой попрания человеческого достоинства.

«Посмотрите на меня, доктор!»

«Да, Кемаль, я вижу вас. В чем дело? Что Вы хотите сказать?»

«Вы намекаете, что я ел тайно?! Вы бесчестный человек... Послушайте, доктор, через пару дней вы увидите, что я не ел».

«Как скажешь, Кемаль. Если захочешь прекратить голодать, я отвезу тебя в больницу. Но помни, что если я это сделаю, нужно будет дать что-то взамен».

«Отойди! Твой капитан и даже его начальник – палачи, и даже твой генерал не смогли поставить меня на колени. Ты думаешь, что сможешь?! Уходи сейчас же. Я не хочу тебя видеть!»