Жизнь Хейсы Нас началась в деревне близ района Идиль в курдской провинции Ширнак. Из-за преследований со стороны Турции в 1990-х годах она была вынуждена бежать в Германию. С первого дня пребывания в изгнании она сохранила приверженность освободительной борьбе. В интервью ANF она рассказала о своей деятельности в курдском объединении Mala Kurda в Бремене и в Комиссии семей погибших бойцов. Мать также рассказала о своей дочери Рожде Нас. Она, боец РПК с позывным Рюкен Хеспист, погибла в Ботане в 2007 году вместе с семью другими партизанами.

Расскажите о себе, пожалуйста.

Я родом из Ширнака. Наша деревня называется Хеспист. Она относится к району Идиль. Я там родилась, выросла и вышла замуж. Это деревня моих предков.

Сколько Вам было лет, когда Вы были вынуждены покинуть родной дом?

Мне было 34 года, когда я приехала сюда. Только один мой ребенок родился здесь. Все остальные появились на свет на родине.

Какой была Ваша жизнь в деревне?

Наша деревня была очень красивой. Все жители были семьей друг для друга, среди нас не было чужих. Мы жили хорошо. Никто не поступал с другими несправедливо. Мы занимались сельским хозяйством. Рядом с нашей деревней была красивая речушка. Мы ловили рыбу и выращивали рис. Нам не надо было ничего покупать в городе. На наших огородах росли перец, баклажаны, помидоры, рис и так далее. У нас было все. Долина, на которой расположилась наша деревня, очень красивая.

А потом государство заявило нам: «Вам запрещено выращивать помидоры и перец. Бойцы РПК приходят в долину и едят эти овощи. Поэтому они не голодают. Вам также не разрешается больше сажать рис». Они запретили нам возделывать землю, и мы остались без средств к существованию.

Тогда началась революционная борьба. Одни называли их «бандитами», другие — «студентами». Я точно не помню, но их называли по-разному. Некоторые пытались очернить их: «Это воры, которые залезли в наши дома». Только когда люди с ними столкнулись, то поняли поняли, что преследуют ту же цель, что и Шейх Сеид. Постепенно мы стали их понимать.

Каковы были ваши первые впечатления о партизанах? Какими они вам показались?

Я расскажу кое-что, но вы, наверное, будете смеяться. Я приготовила для них еду, а они взяли ее. Потом они принесли мне обувь. Я их не знала: «Неужели это человеческие ботинки?». Я понюхала их и сказала: «Боже мой, они пахнут человеком!» Они мне ничего не сказали. Они просто попросили меня приготовить еду, но не сказали, кому они ее отнесут. И я приготовила. Иногда они приносили мне старую и новую обувь. Они сказали, что мы можем починить старую обувь. На некоторых ботинках были дырки. Вначале я не знала партизан, но постепенно мы с ними познакомились.

Иногда они встречались с нами, проводили собрания, учили нас. Они объясняли нам, что нас станет много. Иногда они просили о помощи. Они собирали нас в школе и говорили: «Мы — ваши дети, вы — наши родители. Мы боремся за вас. Мы не приемлем того угнетения, которое вы испытываете». Наша связь стала настолько сильной, что мы хотели делиться с ними всем, что имеем. Наша любовь к ним стала настолько сильной. Мы часто думали, когда же они придут к нам в гости и что мы можем для них сделать.

«По мере того как мы узнавали их, мы узнавали и гнет государства»

Мы узнавали партизан и проникались их красотой. Познакомившись с ними, мы узнали и о государственном гнете. Государство обвиняло нас в том, что мы принимали партизан, давали им еду, помогали им. Затем военные каждый день врывались в наши дома. Давление оказывалось не только на нашу деревню, но и на Филе, Бафе и все окрестные деревни.

Наша деревня находится на стороне Ботана у развилки дороги на Тори. Все жители окрестных деревень ездили в Идиль через нашу деревню. Дороги на Ботан и Багок также проходили через нашу деревню. Поэтому репрессиям подверглись также деревни Бафе, Аджание и Филе. Люди там были такими же патриотами, как и мы. Они, как и мы, любили партию. Партизаны были нашими родными детьми. Как можно не любить своих детей? Мы и сегодня их любим. Они ушли в горы ради нас. Разве они не хотели бы также иметь свой дом и своих детей? Но их родителей угнетали. Их братьев и сестер угнетали. Их детей угнетали. Конечно, им пришлось уйти в горы. Они пошли туда не потому, что им было скучно. Никто не делает это просто так.

«Я бы задохнулась без Mala Kurda»

Вы приехали в Германию, спасаясь от притеснения государства. Как вы добирались сюда? С чем вы столкнулись в Европе?

Мы приехали сюда, потому что нас преследовали. До гонений нам хорошо жилось в своей деревне. Это была наша страна, наша деревня. У нас там было все. Если в доме обрушалась стена, то жители деревни собирались в течение получаса и восстанавливали ее. Мы помогали друг другу возводить дома. Мы никогда не хотели уехать оттуда. Да и кто захочет покидать свою страну? Но нас угнетали. Мы вынуждены были бежать. Нас поселили в лагере для беженцев. Три или четыре раза нас увозили в другие места, пока мы, наконец, не оказались здесь. Мы испытали много унижений, нам было трудно и в лагере беженцев.

Моя дочь приехала сюда раньше нас. Я прибыла позже. В течение года нам с дочерью было очень плохо. Я говорила: «Доченька, мне тоже очень грустно». Она ответила: «Мама, мы ходим на кухню, но мы не знаем языка. Мы пытаемся говорить, но мы не знаем их языка. Я хочу вернуться домой». Я говорила: «Доченька, посмотри, говорят, что через год все станет лучше».

Я начала интересоваться: а нет ли здесь какой-нибудь ассоциации? Нет ли здесь курдского дома культуры, где можно хотя бы свободно вздохнуть и увидеть соотечественников? Потом я узнала, что мой брат и его друзья активно работают в этой организации. Они готовили вечернее мероприятие. Когда я увидела, что в ассоциации много людей, мне стало легче, и я сказала себе: «Слава Богу!». Когда мы пришли в ассоциацию и увидели наших патриотов, мы рассказали друг другу о своих проблемах. Так постепенно мы влились в ассоциацию. Мы узнали Mala Kurda, и она стала нашим домом. Я живу здесь уже 27 лет, а мои дети — 30. Они приехали на два-три года раньше меня. Я не видела свою страну 27 лет. Без Mala Kurda я бы задохнулась через день. Эта ассоциация — наш язык, наша культура, наша идентичность. Там мы хотя бы можем вместе поговорить о наших проблемах. Двенадцать лет назад мы, четыре или пять человек, включая друга Хербиджи [Джелал Озкан], который является отцом трех павших партизан, основали Бременскую комиссию семей погибших бойцов.

Почему вы создали эту комиссию?

У нас была острая необходимость. Есть много таких людей, как мы, чьи сердца разрываются от боли. Мы приходим к ним в гости. Мы живем в изгнании. Никто не хочет слушать наши проблемы. Кому мы должны рассказывать о своей боли? Немцам, арабам, персам? Нет. Мы можем поделиться этим только друг с другом. То есть мы приходим в гости к этим семьям и спрашиваем, есть ли у них какие-то пожелания, чем мы можем им помочь, в чем они нуждаются. Для этого и была создана эта комиссия. В каждом городе была создана комиссия. Эти организации собираются раз в год, и все они отчитываются о своей работе. Комиссия по делам семей погибших бойцов работает официально. У нас есть официальная регистрация Это не нелегальная деятельность. Это комиссия, созданная матерями, чьи сердца разрываются от боли.

Не могли бы вы немного рассказать о своих отношениях с ассоциацией? Как начиналось ваше сотрудничество? Как развивались ваши отношения?

Когда мы жили на родине, то были большими патриотами. Когда партизаны обучали нас, то говорили: «Когда мы создадим свободный Курдистан, то эта деревня станет его столицей». Мы были очень счастливы! Поэтому мы трудились еще больше.

Когда я приехала в Германию, то пошла в ассоциацию. Там я увидела карту Курдистана, но Хеспист не был отмечен на ней. Я спросила: «А где Хеспист?». Мне ответили: «Кто знает это место?» Я сказаал: «Как, так вы не знаете Хеспист! Это столица Курдистана». Мы начали работать вместе. Мы шутили. Что мы видели до сих пор, кроме Хесписта? Максимум — это Идиль, а потом возвращались в свою деревню. Больше мы ничего не видели.

«Я учила детей родному языку»

Можете рассказать о своих детях? Сколько у вас детей?

У меня четыре сына и четыре дочери. Одна из них погибла в бою. Мои дети работают здесь. Когда мы приехали сюда, слава Богу, была Mala Kurda. Мы водили туда своих детей и растили их там. Они выросли в культуре своих родителей. Они знают родной язык. Сейчас они говорят на трех языках. Конечно, они могли бы выучить и турецкий. Но я запретила им говорить по-турецки. Я не хотела, чтобы они говорили на этом языке, потому что Турция нас очень угнетала. Потом, когда мои дети вернулись домой, им понадобился переводчик. Когда они пришли в консульство, им сказали: «Почему вы не говорите по-турецки?»  Они выросли здесь. Их мать не говорила по-турецки, отец тоже. «Что мы можем сделать? Мы не говорим по-турецки».

Родной язык должен быть на первом месте. Я всех своих детей воспитывала на родном языке. Мой ребенок, который родился уже здесь, очень хорошо говорит по-курдски. Иногда он путает слова, но, слава Богу, говорит он в целом хорошо. Я благодарю Бога за то, что наши дети выросли в культуре своих родителей, своих предков, своей родины.

«Моя дочь была достойна сопротивления»

Давайте поговорим о вашей погибшей дочери.... Каким было детство Рожды?

Я не могу передать словами ее детство. Рожда ушла достойно. Мы были недостойны ее. Она была очень энергичной. Она говорила: «Смотри, мама, когда придут товарищи, я принесу им еду». Даже когда она была голодна, она в первую очередь думала о товарищах. Она старалась принести им тарелку с едой. Я говорила: «Тебе этой тарелки мало, почему ты ее отдаешь?» Рожда отвечала: «Нет, я не голодна». Она очень любила товарищей!

Когда Рожда приехала сюда, то ей было очень плохо. Она становилась все грустнее и грустнее и стала лишь тенью себя прежней. Иногда я говорила ей, что через два года все наладится. Но она всегда отвечала: «Я не могу здесь дышать». Рожда проучилась здесь один год. Она не выходила из дома. Дочь ходила в школу и возвращалась, но не ходила гулять. Она знала немецкий язык. Все время она слушала курдскую музыку на магнитофоне. Какое-то время Рожда так жила. Потом у нее появилась идея вернуться на родину. Она всегда говорила: «Я не собираюсь здесь оставаться. Я не останусь здесь, даже если вы меня убьете».

Однажды, после завтрака, Рожда сказала: «Мама, можешь смотреть телевизор, а я уберу посуду». Она всегда так делала. Она все делала сама и организовывала домашнее хозяйство. К нам приходили гости, и она везде убирала. Она была таким скромным, трудолюбивым человеком. Она была достойна этого сопротивления. Я горда, что она погибла за эту революцию. Ни одна беда ее не постигла.

Потом она уехала... Утром тарелки остались на столе. К нам в дом пришла подруга. Рожда сказала ей, чтобы она переночевала у нас. На следующее утро я обнаружила, что моя дочь исчезла. Мы везде спрашивали, где она. Ее позывной был Рюкен, а дома мы звали ее Рожда. Мы спрашивали, куда делась Рожда. Ее подруга сказала: «Кто-то вызвал такси, ваша дочь Рожда села в него и уехала». Я посмотрела и увидела, что другой ее подруги там тоже нет. Я поняла и сказала себе: «Ну вот, они уехали».

Что бы мы ни говорили, борьба была в ее сердце. Это было время, когда курдский лидер Абдулла Оджалан приехал в Италию. Рожда прошла там обчение. Когда она исчезла, мы не знали, куда она уехала. Полиция спросила, что нам нужно. Мы сказали: «Она совершеннолетняя, но мы не знаем, куда она уехала». Они спросили, не вступила ли она в РПК. «Мы не знаем», — ответили мы. «Вы хотите подать заявление?» — спросили они. Мы отказались. Конечно, к тому времени я узнала, что она уехала. Прошло более полугода. Потом позвонил человек: «Ей стало плохо на работе, мы заберем ее домой». Мы сказали: хорошо, привозите. Наша дочь пришла домой. Мы отвезли ее к врачу. Врач сказал, что у нее плохие показатели крови. Она прожила у нас месяц. Когда ей стало лучше, она сказала: «Мама, я пойду». Я сказала: «Ты была там, ты видела их, у них нет одежды, они живут в горах без обуви, куда ты пойдешь? Ты не сможешь выносить то же, что и они». Но она ответила: «Нет, мама, я пойду».

Когда дочь сказала, что уезжает, мы с отцом купили для нее одежду и телефонную карточку. Мы спросили: «Ты правда едешь?». Она ответила: «Да». Мы проводили ее до остановки и попрощались. Было трудно, но мы сами провели ее.

Через пять-шесть месяцев после ее отъезда мне позвонили. Я взяла трубку и спросила, она ли это. Она ответила: «Да, мама, это я». Затем она сказала: «Я дозвонилась до тебя. Поговори с мамой, у тебя может больше не быть шанса поговорить с ней, друзья сказали». Я ответила: «Смотри, моя дочь Рожда. Ты стала партизанкой и обрела покой. Но если тебя ранят, лучше подорви себя, но не сдавайся врагу. Если ты сдашься врагу и будешь свидетельствовать против своих товарищей, то на тебе будет грех». Она согласилась со мной. Мы пообещали думать друг о друге.

Однажды мы получили от нее письмо. Дочь писала: «Пришлите мне фотоаппарат». Мы сделали, что она просила. Мы много чего посылали, но некоторые вещи не доходили до нее. Рожда была в Кандиле. Мы получили ее фотографию. А потом она прислала письмо. Рюкен рассказала, что едет в Ботан и ей нужна одежда. Я отправила ей одежду. Она сфотографировалась с платьем и отправила его мне. После этого я больше не видела свою дочь. Она мне не звонила. Я тоже.

Однажды утром ее отец сказал: «Нужно организовать церемонию поминовения». Я спросила его: зачем?  Он ответил: «Я организую панихиду по нашей дочери. Наша дочь погибла, и ее тело сейчас лежит в земле». Потом он сказал, что ему приснилось, что в нее попала пуля и ее парализовало. Он говорил, что ее лечил доктор Махир и он погиб вместе с ней. Я не поверила: «Слушай, знакомые сказали, что она приехала в Южный Курдистан. Она была в Ботане, а теперь вернулась в Южный Курдистан».

После этого мы пошли в ассоциацию. Там проходила панихида по товарищу Зилану. Я сказала: «У нас восемь погибших». У Орхана Догана случился сердечный приступ. На видео в новостях тела павших бойцов еще лежали на земле. Оказалось, что в субтитрах на телевидении можно было прочитать имена погибших партизан. Я сама неграмотная. Я сказала людям: включите телевизор, там идет программа новостей. Но они ответили, что не будут этого делать. Они знали. Они читали субтитры. Тогда они включили телевизор, и во втором сюжете в выпуске новостей сказали: «Рюкен и семь ее товарищей погибли в Улудере».

«Я не пророню слез»

Присутствовало, наверное, 60 или 70 человек. Я закричала: «Моя дочь Рожда, моя Рюкен!» Я поклялалась не пролить ни слезинки, если она не станет свидетельствовать против своих товарищей и погибнет. Но сердце... Что я могла делать? Я снова повернулась к друзьям и сказала: «Я прошу у вас прощения. Моя дочь пала достойно, она не сдалась. Она сопротивлялась до конца. Пусть партизаны, лидер Одджалан и наши патриоты гордятся этим подвигом!» У меня на глазах навернулись слезы. Мы вместе встали и пошли домой. Ее отец сказал мне, что он не мог прямо сказать мне о гибели нашей дочери. Потом мы готовились к похоронам.

Мне сказали: «Получите турецкий паспорт и езжайте на похороны дочери». Я отказалась. Там была ее старшая сестра. Остальные дети уже уехали, когда узнали об этом. Я имею в виду не только нашу семью. Тысячи людей провождали ее до самого Хесписта. Я говорила: «Я что, единственная ее мать? Все, кто проводил ее, — ее матери. Все они так же убиты горем, как и я. Наша героиня не одинока, наши дети не одиноки».

«Государство боится даже костей наших бойцов»

С того дня я продолжаю ее борьбу. Я обещала ей: «Дочь моя, не оглядывайся. Пока жива твоя мама — а я говорю это от имени своих братьев, сестер, детей и родственников, — мы будем продолжать твою борьбу. Мы не предадим наш народ. Мы не предадим наших погибших бойцов. Это все, что я хочу сказать». С тех пор я неустанно работаю над продолжением борьбы Рожды всеми возможными способами. Я — часть ее борьбы. [Она показывает на газетную фотографию.] Восемь товарищей пали вместе. Видите, один из них был захвачен живым. Кто взял в плен его и убил? Где он? Я буду следить за этим делом. Мы хотим знать, кто его убил. Мы сделаем все, что в наших силах.

Тысячи братьев и сестер продолжают борьбу Рожды. Они не сложили оружие. Почему мы говорим: «Герои бессмертны»? Потому что место погибшего бойца всегда занимают новые. Курды живут по всей Европе. У них у всех есть дети. Все они участвуют в этой борьбе. Нас преследуют, притесняют. Наши дома сжигают и разрушают. Через шесть лет я сказала детям, чтобы Рожду похоронили в нашей деревне. Они сколотили гроб и привезли ее останки в деревню, чтобы похоронить. Всего у нас шесть или семь погибших бойцов. Государство уничтожает эти захоронения. Нам даже не разрешают хоронить наших умерших. Я спрашиваю себя, как далеко может зайти несправедливость? Государство боится даже костей наших бойцов.

Собрано 22 500 подписей за свободу Абдуллы Оджалана

Вы показали некоторые фотографии. Здесь есть снимки Абдуллы Оджалана и фотографии Рожды в разное время. Не могли бы Вы рассказать о них подробнее?

Когда проходила кампания по сбору подписей за Абдуллы Оджалана, мы тоже участвовали в ней. Мы обратились в ассоциацию и предложили собирать подписи вместе на улице. Сначала мы складывали заполненные списки в одном месте. Потом, когда друзья увидели, сколько подписей я собрала, они сказали: «Ты много работаешь». Они предложили мне хранить подписи, собранные мной, отдельно.

Я хотела собирать подписи. Но у нас и здесь есть враги. Здесь тоже много тех, кто нас ненавидит. Я готовила ужин для детей, а потом вместо того, чтобы поспать, собирала подписи. Это стало для меня своеобразной школой. Я ехала на бременский вокзал. Тогда я знала лишь пару немецких слов. Некоторые люди брали листок, который я им давала, и рвали его. Некоторые немцы показывал знак победы и радовались.

Однажды знакомый из ассоциации сказал мне: «Товарищ Хейса, полиция спросила меня, почему нас не было на стенде с подписями за Абдуллы Оджалана. Представляешь, полицейский комментирует неполноту нашей солидарности! Полицейский сказал: «Серьезно работает только Хейса. Некоторые люди на нее жалуются. Мы за ней следим. Мы знаем, что эти обвинения не соответствуют действительности. Только она работает серьезно и даже сама собирает подписи». Подписи я собирала с большим трудом. Только за полтора года я собрал 22 500 подписей. Мне говорили, что я первая в Европе собираю подписи за Абдуллу Оджалана.

Это фотография Рожды. Посередине — последний ее снимок. На этой фотографии — товарищи, с которыми она погибла. А вот блокнот, который она прислала мне перед смертью. Друг принес ее мне в посылке. Она в ней все написала. Она была в партии около девяти лет. И она погибла.

«Смерть предательству»

Есть ли у Вас что сказать в заключение?

В память о Рюкен я хочу выразить свое уважение всем партизанам, которые сегодня оказывают сопротивление и сражаются в горах, в окопах, в тоннелях, в Рожаве, в Шенгале. Смерть предательству! Семья Барзани несет ответственность за гибель молодых людей каждый день. Она является марионеткой Турции. Долой семью Барзани! Я говорю о семье Барзани, а не о пешмерга или курдском народе Южного Курдистана. Там есть патриоты. В Шенгале наши девушки и женщины похищают и продают в Катар. Честь и достоинство курдов были проданы Саудовской Аравии. Это всегда будет стоять у нас в горле, пока мы живы. В Рожаве многое улучшилось. Мы все должны почувствовать свою причастность к этому. Мы должны помочь революции всеми доступными средствами. У нас там 35 тысяч раненых. Мы должны помочь им и проявить солидарность с ними. Оккупанты должны покинуть нашу страну, и однажды мы вернемся домой!»