Гендер, одежда и капиталистическая дисциплина

В современном революционном движении в Иране женщины находятся в авангарде, будь то на рабочем месте, в классе или в обществе. Радикальный феминистский характер нынешнего революционного движения — одна из главных черт, отличающих его от революционных движений прошлых лет. Хотя женщины принимали активное участие во всех прошлых выступлениях, сегодня именно молодые женщины составляют его авангард, формируя сам характер борьбы, ее идеи и устремления.

Нынешняя борьба также проникла в студенческую и школьную жизнь глубже, чем когда-либо прежде: хотя университеты всегда были центром радикальной активности в иранской политике, в нынешней борьбе это участие распространяется не только на старшеклассников, но и на детей в средних и начальных школах, которые бросают вызов властям и рвут фотографии верховного лидера.

Культура в Иране, как и везде, является ареной борьбы. Хиджаб в этом конфликте — не просто религиозный символ, но и идеология. Полицейские, которые следят за его использованием — часто это женщины — идентифицируют себя с идеологией государства и рассматривают исполнение этих законов о хиджабе как свою роль в ее поддержании. В данном случае именно женщины, поддерживающие режим, осуществляют полицейскую деятельность и контролируют других женщин.

Те, кто принуждает женщин [носить хиджаб и соблюдать дресс-код], часто испытывают неприязнь к тем, кто пренебрегает этими нормами и высмеивает их идеологию. Таким образом, борьба против хиджаба ведется не столько из благочестия или религиозности, сколько носит политический характер, поскольку речь идет о свободе выбора. Отказываясь от хиджаба, человек бросает вызов идеологическому столпу государства, которое со времен революции усердно работает над тем, чтобы включить женщин из бедных слоев населения в свой репрессивный аппарат.

Исламская Республика — поучительное напоминание о том, что даже законы, которые, казалось бы, не имеют рациональной экономической логики, тем не менее, могут быть включены в логику капитализма и играть важную роль в его воспроизводстве. Гендерное угнетение связано с накоплением капитала таким образом, который, возможно, не очевиден на первый взгляд. Давно замечено, что труд вне официального рабочего места, особенно женский домашний труд, жизненно важен для существования наемного труда и капитала. Более того, во многих регионах женский труд включает в себя как неоплачиваемый домашний труд, так и оплачиваемый, как например производство товаров для продажи на рынке и, одновременно, работу по дому. Иногда и то, и другое делается в одном и том же пространстве — явление, которое становится все более распространенным как в странах капиталистического ядра, так и в периферийных странах. Оно часто вызвано необходимостью.

В таких случаях различие между наемным и неоплачиваемым трудом уже не соответствует различию между двумя разными или не пересекающимися группами работников, что ставит под сомнение различие между «экономическим» и «внеэкономическим».

После революции 1979 года государство проводит целенаправленную кампанию, чтобы женщины в первую очередь занимались домашним хозяйством, выдвигая роль матери на первый план в официальной государственной идеологии. Однако капиталистическое накопление также требует участия женщин в производстве. В результате возникла система труда, направленная на обеспечение этого участия, не бросая прямого вызова патриархальной государственной идеологии. В этой системе значительная часть иранских женщин занимается производительным трудом в его классическом понимании, но вынуждена делать это под покровом невидимости.24

Это важная характеристика иранского капитализма, которая, по сути, является общей чертой капиталистического производства повсюду. Так было и при шахе, но это усугубилось в условиях неолиберализма.

Одна из главных причин, по которой профсоюзное движение или даже более радикальный синдикализм становятся затруднительными, связана с неравномерным характером производства: Иран — это острова крупного современного производства, окруженные морем примитивного и традиционного производства. Даже в таких крупномасштабных отраслях, как нефтяная и нефтехимическая, все большее число работников нестабильно и работает по временным контрактам.

Появление сильного гендерного разделения в рабочем классе усложняет традиционные линии классовой борьбы, в рамках которых женские проблемы часто отбрасываются как внешние. Небольшие мастерские, типичные для текстильной промышленности, особенно в сельской местности, первыми были исключены из сферы действия трудового законодательства, в то время как для женщин, работающих дома, разумеется, никогда не существовало никакой защиты. В этом заключается одно из «преимуществ» использования труда женщин: их легко эксплуатировать, поскольку их связь с рынком труда никогда не бывает более чем случайной и официально считается таковой государством. Это также демонстрирует, насколько тесной и симбиотической может быть связь класса и пола. Становится трудно, если вообще возможно, провести резкую грань между эксплуатацией и господством, а также между гендерными и классовыми вопросами.

Исламская республика демонстрирует неспособность государственной идеологии преодолеть противоречия, присущие капитализму. С самого начала своего существования правящий режим пытался построить порядок, в котором идеология, репрессии и государственный контроль могли бы использоваться для подавления противоречий и кризисов, присущих системе. Но если глобальная история последних четырех десятилетий и показала нам что-то, так это то, что неолиберализм есть проявление противоречий, присущих капитализму. Так, несомненно, происходит и в Иране. Многие законы и правила, которые, казалось бы, не имеют экономической подоплеки, оказываются тесно связанными с конкретными формами трудовой дисциплины. В качестве примера можно привести иранские правила, касающиеся гендерных вопросов.

Сохраняющаяся привлекательность национализма

Последние восстания в Иране продемонстрировали невероятную межэтническую солидарность при заметном отсутствии националистических лозунгов. Это тем более примечательно, если принять во внимание историческую вражду между некоторыми группами участников. Тем не менее, национализм имеет глубокие корни. Было бы недальновидно полагать, что он не может быть использован в новой формулировке для объединения нации. В истории не раз случалось, что движение или политические деятели, канувшие в Лету, могут возродиться в разгар массового общественного движения, особенно если они знают, как использовать его в своих интересах.

Когда революция против шаха находилась на ранней стадии, многие внимательные наблюдатели воспринимали Хомейни как человека из прошлого. Возможно, он был важен как временная фигура, но без будущего, как человек, который после революции уйдет в духовную семинарию. И все же уже через год он стал бесспорным лидером нации.

Сегодня мы наблюдаем похожую картину. На протяжении десятилетий наследный принц Реза Пехлеви и его сторонники оставались в безвестности. Их поддержка все больше ограничивается некоторыми богатыми эмигрантскими сообществами в Калифорнии, округе Колумбия и Лондоне. Внутри Ирана их поддержка была еще менее значительной, если не считать немногочисленных ностальгирующих правых националистов в Интернете.

Однако движение «Женщина, жизнь, свобода» дало новую жизнь принцу и его сторонникам. Несмотря на то, что он по-прежнему вращается, главным образом, в среде изгнанников, скорость, с которой ему удалось заручиться поддержкой либеральных демократически настроенных людей, вызывает удивление и беспокойство.

Сегодня существует опасность, что иранская оппозиция, хотя она и не имеет такого внешнего выражения, обладает схожим содержанием и динамикой. Если в 1979 году анти- империализм (в особенности анти-американский) был идеологией, которая позволила утвердиться новой форме капиталистического господства, то сегодня среди значительной части либеральной оппозиции существуют иллюзии относительно «демократии», которые могут быть использованы для установления новой буржуазной гегемонии, на этот раз в поддержку империалистического лагеря США/ЕС. Мы снова оказываемся в ситуации, похожей на мировые войны прошлого века. Есть и те, кто занимает позицию «никакой войны, кроме классовой», и на них обе стороны смотрят с подозрением.

Антиимпериалистическая идеология, обусловившая подъем и гибель иранской революции, была трагедией с точки зрения пролетарской революции. Однако, возобновление такой позиции сегодня было бы фарсом, поскольку антиимпериалистическая идеология никогда не была и не является революционной. Сегодня она служит только силам реакции, приводя рабочих, студентов и женские организации в иллюзорное согласие с теми, кто служит сохранению их угнетения и эксплуатации. Если эта идеологическая позиция и таила в себе какой-то освободительный потенциал, то сегодня она одновременно утопична и реакционна.

Исламская Республика — это режим, который понимает силу идеологии. Идеологическое манипулирование стало основой этого государства с самого его основания. Иранский правящий класс должен быть побежден не только политически и военным путем, но и идеологически. Именно это было поставлено на карту в телевизионных шоу-судах и «признаниях» оппозиционеров, которые стали основной частью иранских программ в первое десятилетие существования республики. Подобные зрелища по-прежнему являются важной составляющей попытки государства победить любую оппозицию. Насколько они эффективны спустя четыре десятилетия — вопрос спорный, за исключением, возможно, лояльных режиму людей, которые в любом случае верят всей его пропаганде. Такие люди есть в любом обществе, в том числе и в нашем, иранском.

Горизонты

История дает нам множество примеров способности капиталистического государства воссоздавать себя в новой форме. Это не всегда принимает форму лобовой атаки на революционные элементы, но часто осуществляется во имя самой революции. Революция, приведшая к власти Исламскую Республику, представляет собой наглядный пример такой динамики. К 1978 году ни один новый порядок не мог возникнуть от имени монархии. Любая новая форма правления должна была осуществляться от имени «народа». С этим согласились Соединенные Штаты, которые к тому времени уже потеряли уверенность в способности шаха поддерживать порядок и искали внутри революции субъект, с которым они могли бы наладить отношения. Может случиться так, что если нынешнее революционное движение продолжит расти, делая выживание Исламской Республики невозможным, правящие классы как внутри Ирана, так и на международном уровне будут искать решение, с помощью которого они смогут защитить свои позиции. Это, пожалуй, самая большая угроза для революции.

Мы не должны полагать, — как призывает нас пропаганда режима, — что международный капитал не вкладывает значительные средства в Иран. Просто США не были приглашены на вечеринку. Санкции США существуют не только для того, чтобы наказать Иран, но и для того, чтобы попытаться дисциплинировать другие страны, особенно Западную Европу. Мысль о том, что США — империалистическая держава, а французские, немецкие, голландские, китайские, японские инвестиции не имеют ничего общего с империализмом, — любопытная позиция.

Иностранные инвестиции и приватизация растут с тех пор, как началось послевоенное восстановление (то есть после окончания ирано-иракской войны 1980-1988 гг). С точки зрения капитала, ситуация с бизнесом в Иране далека от идеальной, то же самое касается и отечественной буржуазии. Как и при шахском режиме, национальная буржуазия — как базарные торговцы, так и частные промышленники — находится в поисках более «рациональной» и менее произвольной системы, и в целом поддерживает режим только до тех пор, пока он является преобладающим и, в конечном счете, защищает их интересы.

Однако в конечном итоге самые большие препятствия на пути социальной революции часто исходят от тех, кто выступает от имени самой революции. Как ясно показала революция против диктатуры шаха, контрреволюция содержится внутри революции. Реформистские иллюзии присущи не только развитым капиталистическим странам, но и странам Юга. Хотя либеральное реформаторское движение в Иране на данный момент кажется мертвым, мы не должны недооценивать возможность того, что в него снова вдохнут жизнь. Это особенно верно, если революционное движение будет расти и становиться все более всеобъемлющим и радикальным. Есть много тех, кто хотел бы покончить с нынешним режимом, но в то же время выступает против социальной революции.

Сейчас может показаться, что все объединены в одну большую счастливую оппозиционную семью. Это и есть идеология в ее самом опасном проявлении. Именно в эту иллюзию не должны впадать сторонники социальной революции.

Многие, особенно среди состоятельных людей, хотели бы избавиться от некоторых социально репрессивных аспектов режима, но без изменения капиталистических отношений и их дальнейшего доступа к накоплению. Сюда относятся как близкие к режиму элементы буржуазии, так и те, кто потерял благосклонность режима или оказался в стороне от коридоров власти. Иллюзия, что все, кто противостоит режиму, выступают за радикальные перемены, опасна. Если революция 1979 года и учит нас чему-то, так это тому, что самое большое препятствие социальной революции часто возникает внутри самой революции. Сегодня контрреволюция в Иране может исходить от тех, кто сам скандирует «Женщина, Жизнь, Свобода!» как внутри страны, так и за ее пределами.

Этих манипуляторов и силы контрреволюции можно распознать двояко: с одной стороны, есть те, кто отрицает экономические причины восстания, стремясь ограничить борьбу исключительно вопросами «демократии» и прав личности; с другой стороны, есть те, кто отрицает интернационалистскую составляющую борьбы, утверждая, что это «иранская» борьба, не имеющая отношения к тем, кто живет в других странах, включая США. Примером тому служат оппозиционные изгнанники, которые говорят об угнетении женщин в Иране, но при этом продолжают сотрудничать с теми самыми элементами, которые делают все возможное для уничтожения женских свобод. Нередко эти же элементы утверждают, что борьба не имеет ничего общего с капитализмом. В любом случае, именно внутренние элементы, которые работают над тем, чтобы сохранить борьбу раздробленной и разобщенной, представляют собой наибольшее препятствие для ее радикализации.

Третьемирский словесный популизм Исламской Республики в значительной степени исчерпал себя. Как и везде, идеологическое оздоровление радикального движения отныне будет проходить под знаменем демократии, секуляризма и прав человека. Тем не менее, даже если особая марка антиимпериализма, рожденная в период деколонизации после Второй мировой войны, потеряла свою эффективность, национализм все еще глубоко укоренился среди большей части иранского населения. Мы не должны недооценивать то, что Фреди Перлман назвал «непреходящей привлекательностью» национализма, который продолжает служить плодородной почвой для демагогов. Они пытаются сплотить вокруг себя политиков оппозиции, особенно тех, кто находится в изгнании. Эти люди часто апеллируют к национализму в своих выступлениях.

Предпринимались различные попытки привнести такой национализм в движение, чтобы разбавить его и контролировать. Наиболее очевидной стала попытка распространить лозунг «Мард, Михан, Абади» (Мужчина, Нация, Развитие), который часто преподносится как дополнение к лозунгу «Женщина, Жизнь, Свобода», хотя это явно реакционный лозунг, призванный подорвать радикальное присутствие женщин в борьбе. Его часто распространяют в социальных сетях люди, которые поддерживают движение, но не знают о реакционном характере лозунга. Возникла ли эта фраза внутри режима или, возможно, среди людей в оппозиции, которые были настроены против радикального крыла движения, мы не можем знать.

Сегодняшняя поляризация не похожа на ту, что наблюдалась во времена шахского режима. К концу 1970-х годов государство настолько отдалилось от большинства внутренних классов, что восстание стало выступлением широкого большинства против все более узкого круга, состоящего из шаха и его двора, высшего генералитета и крупных капиталистов, связанных с транснациональными корпорациями.

Но каким бы широким ни было недовольство режимом, вряд ли такая же ситуация может повториться сегодня. Исламская Республика с момента своего создания стремилась к тому, чтобы иметь прочную опору среди населения. В результате нынешняя ситуация таит в себе опасность затяжной гражданской войны, причем не только в форме насильственного конфликта, но и по многим направлениям, в том числе культурно-идеологическому. Есть немало слоев населения, которые либо открыто поддерживают существующее государство, либо, по крайней мере, ощущают глубокую зависимость от него. Сегодняшние демонстранты сталкиваются с противодействием не только со стороны полиции, но и со стороны людей на улице. Не стоит отрицать или преуменьшать препятствия, стоящие на пути революции. Когда протестующие выходят на улицы небольшими группами, особенно состоящими из молодых женщин, они часто сталкиваются с преследованием и яростью со стороны реакционеров, в том числе и других женщин.

В студенческих городках всегда были конфликты между студентами-исламистами и студентами-леваками. В последнее время эта динамика стала гораздо более интенсивной. Драки, перерастающие в настоящие сражения между реакционными студенческими группами и левыми студентами — обычное дело. Реакционные студенческие группы правого толка пользуются поддержкой полиции и администрации, на которую они работают как вспомогательное звено. Они считают своим долгом доносить и предоставлять властям информацию на всех студентов, которые, по их мнению, активно устраивают беспорядки, в том числе на женщин, которые все чаще нарушают дресс-код.

О многом можно судить по распространившимся лозунгам. Некоторые из них возвращают нас к прошлой борьбе, другие являются новинками: «Долой угнетателя! Будь то шах или лидер!» — распространенный лозунг, который широко используется сегодня. «Единство, борьба, победа» — лозунг Конфедерации иранских студентов во время борьбы с шахом, который вновь возродился в университетских кампусах. Новым является практически полное отсутствие националистических и шовинистических лозунгов, будь они связаны с иранским национализмом или национализмом угнетенных меньшинств. Хотя дискриминация и гражданские права этнических меньшинств занимают центральное место в борьбе, между этническими группами существует солидарность и единство, превосходящие все, что наблюдалось в прошлом. Это очень важно, особенно если учесть историческую вражду, которая существовала между этими группами в разное время.

Современное радикальное движение в Иране усвоило и учло уроки прошлого. Иранское движение вернулось к «революции повседневной жизни», борьбе, не ограниченной экономическими или политическими аспектами. Будь то студенты или молодые рабочие, существует молодежная культура сопротивления, которая играет важную роль в радикальном движении в Иране. Гендер, класс, свобода слова и разрушение окружающей среды больше не рассматриваются как отдельные проблемы. Во многом это связано с реакцией на условия их существования. Исламская республика Иран через свою авторитарную систему сама установила единство всех этих аспектов, отрицая свободу в любой из этих областей. Для молодого человека в Иране, похоже, не существует никакой надежды на будущее, что порождает чувство полного отчуждения, о чем свидетельствует высокий уровень наркомании и самоубийств. Однако обратной стороной чувства полного отчаяния может быть и потеря страха. И это определенно характерно для восстания: избавление от страха, которое внезапно распространяется и становится заразительно.

По мере углубления капиталистического кризиса социальный компромисс, на котором зиждется Исламская Республика, будет продолжать разрушаться. Социальный вопрос не может быть решен режимом без ущерба для его собственных позиций. По тем же причинам социал-демократические компромиссы, будь то в основных капиталистических странах или на глобальном Юге в результате национально-освободительной борьбы, сегодня невозможны, как это было раньше. Мы должны видеть в неолиберализме не просто неудачные решения политиков, а глобальную тенденцию капитализма к проявлению своих противоречий перед лицом всех политических попыток их преодолеть. Исламская республика — еще одно доказательство того, что политического решения социального вопроса не существует.

В разгар революции 1979 года один из наблюдателей (Кен Нэбб — прим) сделал замечание, которое в равной степени относится и к сегодняшней борьбе: «Основной вопрос в Иране заключается не в том, какая комбинация сил удержит государство, а в том, смогут ли рабочие автономно выступить против нее. Если они не будут говорить за себя, за них будут говорить бюрократы».25 Что бы ни происходило дальше, очевидно, что в Иране существует революционное движение со своей собственной культурой и символами, и его будет гораздо труднее подавить только с помощью насилия.

Социальные условия, породившие подобные взрывы, сохраняются, и становится все более очевидным, что проблемы, которые породили эти условия, не могут быть решены в рамках существующей системы. Какое новое общественное устройство может прийти ей на смену — это уже другой вопрос. Требование создания системы советов указывает в правильном направлении, но, как мы уже видели в прошлом, простого призыва к созданию рабочих советов недостаточно, и система может даже манипулировать ими. Все зависит от того, как будут работать советы, смогут ли они сохранить свою силу и автономию от государства. Хотя может показаться, что движение потерпело серьезное поражение, не исключено, что то, что мы наблюдаем как в Иране, так и во всем мире, является скорее подъемом, чем отливом.

NOTES

1. The slogan “woman, life, freedom”, (zan, zendegi, azadi in Persian) originates from the radical wing of the Kurdish national movement in Syria (jin, jiyan, azadi in Kurdish). Jina Mahsa Amini was a Kurd from the town of Saqqez, and Iranian Kurdistan was and continues to be the center of resistance to the regime.
2. For more on the “integration and peripheralization” of the Middle East in the rising world capitalist system, see James Gelvin, The Modern Middle East: A History, Oxford University Press, 2011.
3. I take this term “tribal-feudalism” from historian Nikki Keddie. See Roots of Revolution: An Interpretive History of Modern Iran, Yale University Press, 1981.
4. Bazaar is the Persian-Turkish name for the central marketplace. Souk is the Arabic name used in the Levant and North Africa. Among participants in the bazaar there is diversity and hierarchy. It runs from those who sell spices and fruit on one end, to wholesalers and those involved in imports and exports on the other. It includes moneylenders as well as rug merchants, as well as workshops where artisans produce metalwork, gold, silver, jewelry, and fine textiles. Merchants and artisans were organized into guilds. Despite these classed differences, there is a cultural and ideological cohesiveness among the bazaar: for example, they are known for being pious and traditional, with a close relation to the clergy. In this way, they demonstrate that an understanding of class must consider not only economic factors but political and ideological ones as well. While this class is often, correctly, referred to as the petit bourgeoisie, the traditional bourgeoisie, and the traditional middle class, all of which are accurate, none of them really captures what the term bazaari does.
5. See Cosroe Chaqueri, Origins of Social Democracy in Modern Iran, University of Washington Press, 2001.
6. The revolution established a constitution (mashruteh) and a national assembly or parliament (majlis) limiting the power of the monarch for the first time.
7. In 1908, oil was discovered in the southern region of Abadan, which was still under the British sphere of influence. This also augmented Britain’s desire for security in the region. The oil industry in the south would contribute to the growth of the working class in ways that resemble the effects of the same industry in the north some years prior, drawing workers from various regions to the Abadan oil fields.
8. Cosroe Chaqueri, The Soviet Socialist Republic of Iran, University of Pittsburgh Press, 1995.
9. A military force, initially founded by Tsarist officers but taken over by the British over the course of the war.
10. Fred Halliday, Iran: Dictatorship and Development, Penguin Books, 1979, 53.
11. Chador is the traditional long black covering worn by women in Iran. While it is now primarily worn by conservative religious women, at the time it was worn by all urbanite women.
12. He took the name Pahlavi from the ancient Persian language, reinforcing his nationalist project.
13. See, M. Reza Ghods, “The Communist Movement Under Reza Shah,” in Middle Eastern Studies, Vol. 26, No. 4 (Oct. 1990), 506-513. This “anti-Marxist” law would remain on the books until the revolution of 1979. It was a core of the Pahlavi state. When the last Shah, Muhammad Reza Pahlavi, was questioned by reporters regarding political prisoners in Iran, he often responded by invoking the law, saying “Marxism is illegal in our country. It isn’t allowed.” After the 1979 Revolution, the Islamic Republic would develop its own version of anti-communist laws.
14. Frederick Engels. The Role of Force in History: A Study of Bismarck’s Policy of Blood and Iron [1887-1888]. Online here.
15. While the 1953 coup has gone down in infamy, there are common misunderstandings. Although the US clearly aided and supported the coup, it is quite unthinkable that it could have been successful if not for the opposition that existed and was growing, particularly among the army officers. One of the central conflicts was not just oil nationalization, but Mossadegh’s demand that the army be under the control of parliament and the Prime Minister. This the Shah could not accept, with the army being his only real base of power. Mossadegh believed he could gain the support of the Americans, and for a brief moment the US thought of using Mossadegh to gain a foothold over the British. But Mossadegh underestimated the extent of the alliance of the US with the Iranian army. At the same time, the Iranian bourgeoisie as well as most clergy increasingly abandoned Mossadegh, particularly as the economic situation deteriorated, and the communists increasingly showed their strength.
16. Iran at this period was asserting itself and backing the other reactionary regimes in the region. Iran intervened in Oman to help defend Sultan Qaboos against the rebellion of the Popular Front, while it also sent fighter jets to South Vietnam. It was also at this time that Iran first began its nuclear program with the full support of the United States.
17. One of the principal readers was Said Soltanpour, a Marxist playwright and supporter of the Fedaiyan, recently released from prison. His liberty wouldn’t last long however, as he was one of the first prominent Marxists to be executed by the new regime.
18. Mehdi Bazargan as Prime Minister. Bazargan was a longtime opposition figure who had worked in Mossadegh’s cabinet and was the leader of the Freedom Movement of Iran, a religious-nationalist group representing the liberal-Islamic wing of the revolution. His cabinet comprised members of the National Front and the Freedom Movement.
19. In places such as Kurdistan, the local committees were dominated by opposition forces such as the Kurdish Democratic Party of Iran (KDPI) and the Maoist Komalah party, while in Turkoman-Sahra they were organized by the communist Fedaiyan. In other areas they were loyal to other clerics, including those opposed to Khomeini’s interpretation.
20. Sepah-e Pasdaran-e Enghelab-e Eslami, Revolutionary Guard of the Islamic Revolution, commonly referred to as the Pasdaran.
21. Over the last decade Iran has regained a regional influence similar to that enjoyed under the Shah’s regime in the 1970s, only with the difference that it is no longer in the US camp.
22. “New Arrests and ‘Disappearances’ of Iranian Students”, Human Rights Watch, July 30 1999. Online here.
23. The Iran Khodro has been referred to as the “Detroit of the Middle East”, and its workers are known for their militancy and class-consciousness. However, measures such as temporary contracts, the threat of sacking, as well as blatant repression have been put in place to counteract this. During the protests of June 2009, the workers staged a work slowdown in protest of the repression and in solidarity with the popular movement.
24. As Malm and Esmailian explain: “The number of women in the industrial labor force rose from 6 per cent in 1986 to 11 percent ten years later. However, most women engaged in manufacturing do not go to a factory: they work from home. The image of the Iranian woman as Fatima, a homemaker supported by her working husband, is just that: an image. In reality, a woman at home must work within the confines of the family, for the sake of her family’s survival. Millions of working Iranian women are thus invisible in the official statistics, as they look after their children while trying to finish orders from their textile manufacturers”. Andreaas Malm and Shora Esmailian, Iran on the Brink: Rising Workers & Threats of War, Pluto Press 2007, 62-63.
25. Ken Knabb, “The Opening in Iran” March 12, 1979. Online here.