15 марта в Москве состоялась встреча министра иностранных дел России Сергея Лаврова с делегацией ливанской организации «Хезболла» (запрещена в РФ). Делегацию возглавил Мохаммад Раад, руководитель блока «Хезболлы» в ливанском парламенте. Это была первая официальная делегация «Хезболлы», посетившая Москву с октября 2011 года, и вторая в целом. Также в поездке участвовал Аммар аль-Мусави, который возглавляет отдел внешних связей движения.

В докладе российского аналитика Антона Мардасова в «Аль-Мониторе» отмечается, что этот визит непосредственно предшествовал поездке министра иностранных дел Габи Ашкенази в Москву 17 марта, что, возможно, привело к некоторым логистическим проблемам для российского аэропорта и других властей.

Прибытие этих двух делегаций сразу же последовало за поездкой министра иностранных дел Лаврова в Персидский залив, в ходе которой он встретился с официальными лицами Объединенных Арабских Эмиратов, Саудовской Аравии и Катара. Поездка Лаврова в Персидский залив совпала с открытием в Турции атомной электростанции «Аккую», построенной Россией. На открытии присутствовали президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган и Президент России Владимир Путин.

На прошлой неделе российские военные операции на Ближнем Востоке также активизировались, началась воздушная кампания против «Исламского государства» (организация запрещена в РФ) в пустыне на юге Сирии.

Тем временем в конце января по приглашению российского правительства в Москву прилетела высокопоставленная делегация южнойеменских сепаратистов из Южного переходного совета. ЮПС поддерживается ОАЭ и контролирует большую часть южного Йемена, включая временную столицу Аден и архипелаг Сокотра.

Этот шквал российской дипломатической активности, связанной с Ближним Востоком, примечателен тем, что отражает многогранный подход Москвы к региону.

Анализ Ближнего Востока отмечает существование трех крупных блоков, конкурирующих за первенство.

Они определяются следующим образом:

1) Блок стран и движений во главе с Ираном, включая режим Асада и «Хезболлу» (это преимущественно шиитский блок или, т.н. Шиитский полумесяц, – прим).

2) Суннитский исламистский блок Турции, Катара и связанных с ними движений (к этому блоку приближается Пакистан, – прим).

3) «Статус-кво» или проамериканский блок, включающий Израиль, Саудовскую Аравию и ОАЭ (этот блок все больше сближается с Индией, – прим).

Приведенный выше перечень встреч и мероприятий показывает, что Россия поддерживает открытые каналы и сердечность с основными игроками во всех этих блоках, не отождествляясь полностью ни с одним из них. Только салафиты-джихадисты Исламского государства (организация запрешена в РФ) остаются за чертой.

Этот подход содержит определенную степень изощренности и привел к тому, что Москва стала посредником в различных региональных делах, в которых Соединенные Штаты предпочли из-за усталости (или из-за наличия других приоритетов) не участвовать.

Когда требуется посредничество между Израилем и Сирией Башара Асада, Россия является единственным подходящим кандидатом, как это было продемонстрировано в двух важных случаях за последнее время.

Когда Турции потребовалось формализовать свою зону контроля на северо-востоке Сирии после ее вторжения в октябре 2019 года, Эрдоган провел прямые переговоры с Путиным, небрежно отмахнувшись от номинального суверенитета президента Асада.

Действительно, Астанинский процесс, объединивший Турцию и Иран под эгидой России, превратился в самый значимый дипломатический трек в отношении Сирии. Он обошел умирающий, поддерживаемый ООН, Женевский процесс.

Во всех этих областях российский тактический прагматизм доказал свою полезность. В манере, совершенно незнакомой западным практикам, но вполне соответствующей ближневосточным реалиям, русские мало заботятся об окончательном разрешении конфликтов и едва ли вообще – о способе управления и идеологии элементов, с которыми они имеют дело. Они действуют на основе текущих общих интересов, а не долгосрочных партнерских отношений. Они чувствуют себя комфортно в условиях замороженных конфликтов и разделенных стран, и у них нет ощущения срочности или необходимости исправления любой из этих ситуаций.

Во фрагментированных пространствах, характерных для значительной части арабского мира после 2010 года, такая тактическая гибкость может дать преимущество. Это позволило русским, например, якобы поддержать повторное завоевание их “союзником” Асадом всей Сирии, а затем вести переговоры о нынешнем фактическом разделе страны, чтобы еще больше вывести Турцию из НАТО и приблизить ее к российской орбите. Это позволило Москве также согласиться на почти еженедельные бомбардировки израильской авиацией объектов предполагаемого партнера Москвы в Сирии – Ирана. И это несмотря на наличие батареи С-400 на авиабазе Хмеймим в провинции Латакия.

Региональный подход России принес свои дивиденды во многом из-за вакуума, образовавшегося после частичного ухода США с Ближнего Востока. Поскольку Москва стремилась напрямую бросить вызов Вашингтону в районе, из которого США не хотели быть вытесненными, русские были быстро проинформированы об истинном балансе сил (см. Битву при Хашаме в 2018 году, когда поддерживаемые Россией ополченцы попытались вторгнуться через Евфрат и были уничтожены американскими воздушными и артиллерийскими ударами). Тем не менее, США при президенте Джо Байдене не проявляют никаких признаков желания вернуться к обязательствам ведущей силы в регионе.

Однако в настоящее время становится очевидной более важная ахиллесова пята регионального подхода Москвы, а именно – заметная нехватка финансовых ресурсов. В связи с этим «победа» в Сирии становится чем-то вроде обузы.

Европейский союз остается твердым в том, что денег на реконструкцию Сирии не будет, если не начнется процесс политического перехода от диктатуры [к демократии]. У Ирана, партнера России в Сирии, нет денег. У Москвы тоже нет лишних ресурсов. В результате Россия в настоящее время председательствует над разбитой, раздробленной страной, в которой основные боевые фронты, возможно, больше не движутся, но в которой ничего еще не решено.

Иранский проект в Сирии и израильское возмездие, которое он вызывает, являются еще одним разрушительным элементом для российской политики.

Эта нехватка ресурсов также влияет на стабильность внутри контролируемых режимом Асада частей Сирии. В беспокойной провинции Даръа, где в 2011 году началось восстание, приведшее к гражданской войне, прошли крупные демонстрации, посвященные 10-й годовщине этой вспышки. На прошлой неделе 21 член 4-й бронетанковой дивизии режима был убит неизвестными террористами за пределами города Мзай-Риб. Все это очень далеко от заявлений о победе в 2018 и 2019 гг.

В этой связи визит Лаврова в ОАЭ заслуживает особого внимания. Россияне и эмиратцы разделяют стремление реабилитировать режим Асада и нормализовать ситуацию в Сирии. Русские вполне могут искать способы ввести эмиратские ресурсы в руины владений Асада, хотя Абу-Даби придется опасаться слишком очевидного нарушения американских санкций.

Но более широкая картина – резкий разрыв между скудными ресурсами и самоощущением крупной державы – является сущностной реальностью позиции Москвы на Ближнем Востоке. Это означает, что, в конечном счете, Россия должна быть тактически грамотной, но ее хитрые тактические ходы будут затем замаскированы под видимость стратегии великой державы. Материальные результаты, выделенные для такого подхода при ближайшем рассмотрении, вероятно, будут значительно скромнее, чем они кажутся на первый взгляд.

Москва понимает Ближний Восток и играет в его игры весьма ловко. Но это происходит потому, что во многих отношениях она сама напоминает некоторых своих региональных партнеров гораздо больше, чем, возможно, готова признать.