Во время своей президентской кампании Дональд Трамп выступал против запутывания Соединенных Штатов в силках ближневосточных войн, и с момента вступления в должность он не изменил мелодию. Иран не заинтересован в широкомасштабном конфликте, который не сможет выиграть. Израиль доволен своими операциями в Ираке, Ливане, Сирии и Газе, но опасается более масштабной конфронтации, которая может подвергнуть его ударам тысяч ракет (запущенных иранцами и их союзниками из Ирака, Сирии и Ливана, причем речь идет в числе прочего о высокоточных крылатых ракетах, способных уничтожить ключевые объекты израильской инфраструктуры, — прим.). Саудовская Аравия полна решимости дать отпор Ирану, но без противостояния ему в военном отношении. Тем не менее, условия для начала тотальной войны на Ближнем Востоке являются более серьезными, чем когда-либо в последнее время.

Конфликт может вспыхнуть в любом из нескольких мест по любой из нескольких причин. Рассмотрим нападение 14 сентября на саудовские нефтяные объекты: теоретически оно могло быть совершено хуситами, йеменской повстанческой группой, в рамках их войны с Саудовским Королевством; Ираном, как ответ на ослабляющие его экономические санкции США; поддерживаемым Ираном шиитским ополчением в Ираке. Если Вашингтон решит предпринять военные действия против Тегерана, это, в свою очередь, может спровоцировать ответные действия Ирана против союзников США в Персидском заливе, нападение «Хезболлы» на Израиль или операцию шиитского ополчения против американского персонала в Ираке. Аналогичным образом, израильские операции против иранских союзников в любой точке Ближнего Востока могут спровоцировать цепную реакцию в масштабах всего региона. Поскольку любое развитие в любом месте региона может иметь волновые эффекты повсюду, сдерживание кризиса в узком пространстве быстро становится бесполезным упражнением.

Когда дело доходит до Ближнего Востока, стоит вспомнить высказывание Типа О'Нила, легендарного демократического политика: вся политика, особенно местная, является международной. В Йемене война, в которой хуситы, до недавнего времени относительно заурядная повстанческая группировка, выступали против ослабленного центрального правительства в беднейшей стране региона, чьи предыдущие внутренние конфликты едва привлекли внимание мира, стала центром соперничества Ирана и Саудовской Аравии. Это также стало возможным триггером для более глубокого военного участия США. Репрессии сирийского режима в отношении народного восстания, гораздо более жестокие, чем предыдущие репрессии, но едва ли первые в современной истории региона или даже Сирии, превратились в международную конфронтацию, привлекшую в Сирию десятки стран. Это привело к инциденту, в ходе которого погибло самое большое число русских, когда-либо убитых Соединенными Штатами, и поставило Россию, Турцию, Иран и Израиль на грань войны. Внутренние распри в Ливии втянули в эту страну не только Египет, Катар, Саудовскую Аравию, Турцию и Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ), но и Россию и США.

Существует принципиальное объяснение такого явления. Ближний Восток стал самым поляризованным регионом в мире и, как это ни парадоксально, самым интегрированным. Это сочетание, наряду со слабыми государственными структурами, мощными негосударственными субъектами и многочисленными переходными процессами, происходящими почти одновременно, также делает Ближний Восток самым нестабильным регионом в мире. Это также означает, что до тех пор, пока региональная ситуация остается такой, какая она есть, Соединенные Штаты будут отделены лишь одним плохо рассчитанным или, наоборот, опасно нацеленным ударом беспилотников хуситов или одной особенно эффективной израильской операцией против шиитского ополчения, от следующего дорогостоящего втягивания в очередную ближневосточную войну. В конечном счете вопрос заключается не только в том, следует ли Соединенным Штатам выйти из региона. Это то, что они должна выбирать: действовать дипломатически или применить армию, усиливать разногласия или смягчать их, полностью присоединиться к одной стороне или стремится достичь своего рода баланса между ними.

Действуйте локально, думайте регионально

История современного Ближнего Востока — это череда трещин, разломов, проблем. Каждая новая проблема находится выше предшественниц, некоторые на мгновение превалируют над другими, но ни одна из них никогда не была полностью решена. Сегодня три наиболее важных разрыва — между Израилем и его врагами, между Ираном и Саудовской Аравией и между конкурирующими суннитскими блоками — пересекаются потенциально взрывоопасным способом.

Нынешние противники Израиля в основном представлены так называемой Осью сопротивления: Иран, Хезболла, Хамас и, хотя в настоящее время она оккупирована, Сирия. Борьба разворачивается на традиционных для арабо-израильского конфликта аренах Западного берега реки Иордан и Сектора Газа, но также и в Сирии, где Израиль регулярно наносит удары по иранским силам и связанным с ними группировкам; в киберпространстве; в Ливане, где Израиль сталкивается с хорошо вооруженной, поддерживаемой Ираном Хезболлой; и даже в Ираке, где Израиль, как сообщается, начал нападать на иранских союзников. Отсутствие большинства арабских государств на этой линии фронта делает ее менее заметной, но не менее опасной.

Для ряда арабских государств израильско-палестинский конфликт был отодвинут на второй план двумя другими сражениями. Саудовская Аравия отдает приоритет своему соперничеству с Ираном. Обе страны используют шиитско-суннитский раскол для мобилизации своих сторонников, но на самом деле эти режимы движимы силовой политикой, перетягиванием каната в борьбе за региональное влияние, перетягиванием, разворачивающимся в Ираке, Ливане, Сирии, Йемене и странах Персидского залива.

Наконец, существует суннитско-суннитский раскол. Египет, Саудовская Аравия и ОАЭ соперничают с Катаром и Турцией. Как мы с Хусейном Ага писали в «Нью-Йоркере» в марте, это самый важный, если не самый заметный, из разрывов, когда на карту поставлено как господство над суннитским миром, так и роль политического ислама. Будь то в Египте, Ливии, Сирии, Тунисе или в далеком Судане, эта конкуренция во многом определит будущее региона. (Катар и Турция поддерживают исламистов, связанных с течением Братьев-мусульман, тогда как Саудовская Аравия финансирует конкурирующее течение политического ислама — салафитов. Эти течения конкурируют в Ливии, Сирии, Египте и ряде других стран, — прим.)

Вместе с поляризацией в регионе наблюдается отсутствие эффективной коммуникации, что делает ситуацию еще более опасной. Нет никакого значимого канала между Ираном и Израилем, никакого официального канала для связи между Ираном и Саудовской Аравией, и мало реальной дипломатии, кроме риторического поединка между соперничающими суннитскими блоками.

Поскольку эти линии разломов пересекаются сложным образом, различные группировки иногда объединяют свои силы, а иногда конкурируют. Когда речь зашла о стремлении свергнуть президента Сирии Башара Асада, Саудовская Аравия и ОАЭ были на одной стороне с Катаром и Турцией, поддерживая сирийских повстанцев — хотя и разных повстанцев, что отражало их различные взгляды на надлежащую роль исламистов. Но эти государства заняли противоположные позиции в отношении Египта, причем Доха и Анкара инвестировали значительные средства в поддержку возглавляемого Братьями-мусульманами (БМ) правительства этой страны, которое Эр-Рияд и Абу-Даби пытались помочь свергнуть (правительство БМ пало в 2013 году и его заменило авторитарное правление Абдель Фаттаха ас-Сиси). Катар и Турция боятся Ирана, но еще больше —Саудовской Аравии. ХАМАС стоит вместе с Сирией в оппозиции к Израилю, но он же выступил вместе с сирийской оппозицией и другими исламистами (близкими к БМ, — прим.) против Асада. Геометрия внутренних расколов на Ближнем Востоке может колебаться, но каждый участник пытается думать об участниках других разломов, линии которых пересекаются.

Кроме того, трудно представить себе более интегрированный регион, что является вторым источником его неустойчивого статуса. Это может показаться странным. С экономической точки зрения Ближний Восток входит в число наименее интегрированных регионов мира; с институциональной точки зрения Лига арабских государств менее последовательна, чем Европейский Союз, менее эффективна, чем Африканский Союз, и более дисфункциональна, чем Организация Американских Государств. Также нет ни одного регионального образования, к которому принадлежали бы одновременно арабские страны и три наиболее активных неарабских игрока (Иран, Израиль и Турция).

Однако во многих других отношениях Ближний Восток функционирует как единое пространство. Идеологии и движения легко распространяются через границы: в прошлом-пан-арабизм и насеризм; сегодня — политический ислам и джихадизм. Братья-мусульмане имеют активные отделения в Египте, Ираке, Иордании, на палестинских территориях, в Сирии, Турции, странах Персидского залива и Северной Африке. Джихадистские движения, такие как Аль-Каида и Исламское государство (обе организации запрещены в России, — прим.), поддерживают транснациональную повестку дня, которая полностью отвергает национальные государства и национальные границы. Шиитские единоверцы Ирана присутствуют в различных количествах в Леванте и Персидском заливе, часто организованные как вооруженные ополченцы, которые обращаются к Тегерану за вдохновением или поддержкой. Саудовская Аравия стремится экспортировать ваххабизм (салафизм, — прим.), пуританскую разновидность Ислама, и финансирует близких к нему политиков и движения по всему региону. Средства массовой информации, поддерживаемые той или иной стороной суннитско-суннитского раскола — катарской «Аль-Джазирой« или саудовской «Аль-Арабия» — имеют региональный охват. Палестинское дело, каким бы слабым оно ни казалось сейчас, все еще находит отклик во всем регионе и может мобилизовать своих сторонников так, что это, возможно, не имеет аналогов во всем мире. Даже курдское национальное движение, распространяясь по четырем странам, способствуют достижению транснациональных целей.

(Кроме арабо-израильского, суннито-шиитского и суннито-суннитского конфликта, существуют четвертая, все более значимая проблема — курдская. 40 миллионный курдский народ не имеет единого национального государства, но обладает все более организованными политическими движениями. Кристаллизуясь, Курдистан вступает в конфликт с режимами 4-х государств, где проживают миллионы курдов — с Турцией, Ираком, Ираном и режимом Асада в Сирии, — прим.).

Соответственно, местная борьба быстро приобретает региональное значение и, таким образом, привлекает оружие, деньги и политическую поддержку извне. Хуситы могут рассматривать свою борьбу как сражение в первую очередь за Йемен, Хезболла может быть сосредоточена на власти и политике в Ливане, Хамас может быть палестинским движением, продвигающим палестинское дело, а различные оппозиционные группы Сирии могут преследовать национальные цели. Но в регионе, который одновременно поляризован и интегрирован, эти местные движущие силы неизбежно попадают под влияние более крупных сил.

Судьба арабских восстаний, которые начались в конце 2010 года, хорошо иллюстрирует эту динамику, и Тунис, где все началось, является единственным исключением. Свержение режима там произошло слишком быстро, слишком неожиданно, и в стране, которая была слишком на задворках региональной политики, чтобы другие государства могли вовремя отреагировать. Но вскоре они сориентировались. Каждое последующее восстание почти мгновенно становилось региональным, а затем и международным делом. В Египте судьба Братьев-мусульман и будущее политического ислама были поставлены на карту, и поэтому Катар, Саудовская Аравия, Турция и ОАЭ нырнули в эту реальность. То же самое было и в Ливии, где Египет, как только Сиси одержал победу и Братство было вытеснено из институтов власти в его стране, присоединился к борьбе (Египет, ОАЭ и Саудовская Аравия поддерживают в Ливии полевого командира Халифу Хафтара, силы которого сражаются против правительства в Триполи, связанного с Мусульманским Братством и Катаром, — прим.). Точно так же случилось в Сирии, где гражданская война интегрировала все три региональные битвы: противостояние Израиля с «Осью сопротивления«, ирано-саудовскую борьбу и внутри-суннитскую конкуренцию. Аналогичный сценарий разыгрался и в Йемене.

Состояния хаоса

Наряду с поляризацией и интеграцией Ближнего Востока его дисфункциональные государственные структуры представляют собой еще один фактор риска. Некоторые государства больше похожи на негосударственных субъектов: центральные правительства в Ливии, Сирии и Йемене не контролируют большие участки своих территорий и населения. И наоборот, несколько негосударственных субъектов действуют как непризнанные государства, включая ХАМАС, хуситов, курдов и Исламское государство до его свержения. И эти негосударственные субъекты часто вынуждены бороться с негосударственными спойлерами: в Газе ХАМАС соперничает с джихадистскими группами, которые иногда ведут себя таким образом, что подрывают его правление или противоречат его целям. Даже в более функциональных государствах не всегда ясно, где находится конечная директивная власть. Шиитские ополченцы в Ираке и Хезболла в Ливане, например, занимаются деятельностью, которую официальные правители этих государств не контролируют.

Сосуществование слабых государств с сильными негосударственными субъектами создает идеальные условия для внешнего вмешательства. Это улица с двусторонним движением. Иностранные государства используют вооруженные группы для продвижения своих интересов, а вооруженные группы обращаются к иностранным государствам для продвижения своих собственных целей — все это слишком открыто для неправильного толкования. Иран почти наверняка помогает хуситам и иракским шиитским ополченцам, но контролирует ли он их?

Тот факт, что негосударственные субъекты действуют и как доверенные лица, и как независимые игроки, затрудняет установление ответственности за насилие или его сдерживание. Иран может ошибочно предположить, что он не будет нести ответственность за атаку беспилотника хуситов на Саудовскую Аравию, за нападение палестинского Исламского Джихада на Израиль или за удар иракской шиитской милиции по американской цели. Саудовская Аравия может ошибочно обвинять Иран в каждом нападении хуситов, так же как Иран может обвинять Саудовскую Аравию в любом насильственном инциденте на своей территории, совершенном внутренними диссидентскими группами. Соединенные Штаты могут быть убеждены, что каждое шиитское ополчение является иранским посредником, выполняющим приказ Тегерана. Израиль может считать ХамасС ответственным за каждое нападение, исходящее из Газы, Иран — за каждое нападение, исходящее из Сирии, ливанское государство — за каждое нападение, совершенное Хезболлой. В каждом из этих случаев цена ошибки и мести за нападение, которое другая сторона не совершала, может оказаться высока.

Это не просто мысленное упражнение: после нападения на саудовские нефтяные объекты в сентябре хуситы немедленно взяли на себя ответственность, возможно, в надежде повысить свой статус. Иран, вероятно, стремясь избежать ответных действий США, отрицал свою причастность к удару. Кто проводил операцию и кто может быть за нее наказан? Это может иметь самые разнообразные последствия.

Даже в кажущихся хорошо структурированными государствах пространство принятия решений становится непрозрачным. В Иране правительство и Корпус Стражей Исламской революции, ветвь вооруженных сил, которая подчиняется непосредственно верховному лидеру страны, порой, кажется, идут разными путями. Отражает ли это сознательное разделение труда или фактическое перетягивание каната — вопрос спорный, как и вопрос о том, кто кого дергает за ниточки.

Умножение угроз

Серия глобальных, региональных и локальных перемен сделала эту динамику еще менее определенной. Глобальные перемены включают в себя [набирающий силу] Китай, возрождающуюся Россию и Соединенные Штаты, находящиеся в относительном упадке. Есть также последствия недавних арабских восстаний, в частности демонтажа регионального порядка и превращение ряда государств в несостоятельные (фейл-стейтс). Они усугубляются внутриполитическими изменениями: новым, необычайно напористым руководством в Саудовской Аравии и новым, необычным руководством в Соединенных Штатах. Все эти события подпитывают в регионе стремления к захватам, ибо возможности что-либо захватить сегодня, могут быть потеряны в будущем навсегда.

Ключевые региональные союзники Соединенных Штатов одновременно воодушевлены политикой администрации Трампа и обеспокоены ей. Президент сделал приоритетом восстановление отношений с Египтом, Израилем, Саудовской Аравией и ОАЭ, которые были разрушены при его предшественнике. Но нежелание Трампа применять силу столь же ясно, как и его готовность предать давних союзников в других частях мира.

Американские партнеры в регионе используют в своих интересах пребывание Трампа у власти и, одновременно, занялись хеджированием против одного из его возможных внезапных поворотов.

Такое сочетание поощрения и озабоченности помогает объяснить, например, нехарактерный для Саудовской Аравии риск под руководством наследного принца Мохаммеда бен Салмана или МБС: ее продолжающуюся войну в Йемене, ее блокаду Катара, ее похищение ливанского премьер-министра, ее убийство диссидента Джамаля Хашогги. МБС воспринимает нынешнее взаимодействие с Вашингтоном как мимолетную возможность — потому что Трамп может не переизбраться [в 2020 году], потому что он способен на резкий политический поворот, который мог бы заставить его заключить сделку с Ираном и потому что у Соединенных Штатов есть давнее желание выпутаться из ближневосточных запутанностей. Ощущение в Израиле схожее. Партнеры Соединенных Штатов в регионе стремятся воспользоваться преимуществами пребывания Трампа на посту и подстраховаться от одного из его внезапных поворотов и возможности однократного президентства, что делает ситуацию еще более текучей и непредсказуемой.

Между тем, растущее китайское и российское влияние дали Ирану некоторую поддержку, но вряд ли реальную помощь. В случае эскалации напряженности между Тегераном и Вашингтоном, встанет ли Москва на сторону Ирана или, надеясь извлечь выгоду из региональных потрясений, останется в стороне? Будет ли Китай игнорировать американские угрозы санкций и покупать иранскую нефть или, вслед за потенциальной торговой сделкой с Соединенными Штатами, подчинится требованиям Вашингтона? Неопределенность в отношении американских намерений может быть еще более опасной. Иран чувствует отвращение Трампа к войне и поэтому испытывает соблазн подтолкнуть ситуацию, оказывая давление на Вашингтон, в надежде обеспечить смягчение санкций. Но поскольку Тегеран не знает, где проходит красная линия [перейдя которую можно получить жесткий военный ответ США], он рискует зайти слишком далеко и поплатиться за это.

Две поучительные истории

Чтобы понять, как эта динамика может работать в будущем, полезно посмотреть, как подобная динамика работала в недавнем прошлом, в Сирии.

Саудовская Аравия и другие страны ухватились за попытку свергнуть режим Асада как за возможность изменить региональный баланс сил. Они сделали ставку на преобладающую оппозицию и тем самым решили положили конец давнему Союзу Дамаска с Тегераном. Иран и Хезболла, опасаясь такого исхода, вкладывали ресурсы в борьбу от имени режима, ценой огромных человеческих жертв. Израиль также вмешался, стремясь купировать растущее присутствие Ирана на своих границах. Катар и Турция поддержали одну группу исламистских повстанческих движений, а Саудовская Аравия и ее союзники поддержали другие. Россия, обеспокоенная изменением ориентации Сирии и чувствуя американскую нерешительность, увидела шанс вновь заявить о себе на Ближнем Востоке и также вмешалась, что поставило ее в прямое противоречие с Соединенными Штатами и, на время, с Турцией. И Турция, встревоженная перспективой того, что поддерживаемые США курдские силы получат безопасное убежище на севере Сирии, вмешалась напрямую, а также поддержала сирийские арабские оппозиционные группы, которые, как она надеялась, будут сражаться с курдами.

Поскольку Сирия является ареной региональной напряженности, столкновения там, даже непреднамеренные, рискуют стать горячими точками для более крупных конфронтаций. Турция сбила один российский истребитель (Москва обвинила Израиль в сбивании другого), а американские войска убили сотни членов частной российской военизированной группировки на востоке Сирии. Турция напала на поддерживаемых США курдов, что повышает вероятность американо-турецкого военного столкновения. И Израиль наносил удары по иранским или связанным с Ираном целям в Сирии сотни раз.

Сирия также иллюстрирует, почему Соединенным Штатам так трудно ограничить свое участие в ближневосточных конфликтах. Во время администрации Обамы Вашингтон поддерживал повстанческие группировки, воюющие как с режимом Асада, так и с ИГИЛ, но утверждал, что не преследует цели сменить режим (несмотря на поддержку сил, которые хотели именно этого), не стремится к изменению регионального баланса сил (несмотря на то, что падения Асада ослабляло Иран), не поддерживает врагов Турции (несмотря на поддержку курдского движения, связанного, по мнению президента Турции Эрдогана, с его оппонентами из РПК (Курдская рабочая партия) и не стремится ослабить Россию (несмотря на близость Москвы к Асаду). Но Соединенные Штаты, конечно, не могли поддерживать повстанческие группировки, дистанцируясь от их целей, или заявлять о чисто местных целях, в то время как все остальные участники рассматривали сирийский конфликт в более широком контексте. Вашингтон стал центральным игроком в региональной и международной игре, к которой он якобы не хотел иметь никакого отношения.

Аналогичная сцена разыгралась и в Йемене. С 2004 года север страны стал ареной вооруженного конфликта между повстанцами-хуситами и центральным правительством. Правительственные чиновники ранее указывали на предполагаемую иранскую финансовую и военную помощь повстанцам, так же как лидеры хуситов заявляли о вмешательстве Саудовской Аравии на стороне правительства. После того, как хуситы захватили столицу и двинулись на юг в 2014-2015 годы, Саудовская Аравия, опасаясь перспективы усиления этого про-иранского ополчения на своих южных границах, отреагировала. Ее реакция была усилена МБС, который недоверчиво относился к Соединенным Штатам, решил показать Ирану, что старые дни закончились, и намеревался усилить свои позиции дома. Столкнувшись с интенсивным натиском, хуситы все чаще стали обращаться к Ирану за военной помощью, и Иран, видя здесь возможность усилить свое влияние и затопить Саудовскую Аравию, подчинился. Вашингтон, все еще находящийся в разгаре переговоров по ядерной сделке с Тегераном, против которой яростно выступал Эр-Рияд, чувствовал, что не может позволить себе добавить еще один кризис к хрупким отношениям со своим союзником по Персидскому заливу — саудовцами.

Несмотря на свои опасения по поводу войны, Вашингтон, таким образом, поддержал анти-хуситскую коалицию во главе с Саудовской Аравией, делясь разведданными, предоставляя оружие и предлагая ей дипломатическую поддержку. Как и в Сирии, где администрация Обамы стремилась ограничить цели США, в Йемене применялся аналогичный подход, который, по мнению Обамы, помог бы защитить территориальную целостность Саудовской Аравии, но не присоединиться к борьбе Эр-Рияда против хуситов или втянуться в ирано-саудовскую битву. Как и в Сирии, эти усилия в значительной степени оказались напрасными. Если США были с Саудовской Аравией, это означало, что они выступили против хуситов, а это означало, что они действуют против Ирана.

На произвол судьбы

В значительной степени бесплодная попытка президента Барака Обамы ограничить участие США в регионе демонстрирует что-то важное, сообщая о неизбежных связях, которые соединяют различные ближневосточные конфликты в одно целое. Это также говорит кое-что о выборе, который теперь стоит перед Соединенными Штатами. Обама имел в виду выход Соединенных Штатов из того, что он считал ближневосточной трясиной. Он отозвал американские войска из Ирака, пытался разрешить израильско-палестинский конфликт, выражал сочувствие арабским народным восстаниям и на время дистанцировались от самодержавных лидеров арабских государств, избегал прямого военного вмешательства в Сирию и заключил ядерную сделку с Ираном (отмена анти-иранских экономических санкций и свободная торговля иранской нефтью, в обмен на отказ Ирана от военной ядерной программы, — прим.) с тем, чтобы иранская ядерная программа не стала спусковым крючком для войны. Ливия не вписывается в эту схему, хотя даже там он, по-видимому, работал, пребывая в убеждении, что вмешательство под руководством НАТО в 2011 году может быть жестко ограничено; что это предположение оказалось неправильным, только усилило его первоначальное желание держаться подальше от региональных конфликтов. Его конечной целью было помочь региону найти более стабильный баланс сил, который сделал бы его менее зависимым от прямого вмешательства или защиты США. К большому ужасу саудовцев, он заговорил о том, что Тегерану и Эр-Рияду нужно найти способ «поделиться» регионом.

Но Обама был градуалистом; он был убежден, что Соединенные Штаты не могут резко и радикально изменять политику и подвергать опасности региональные отношения, которые создавались десятилетиями. Как он однажды сказал некоторым из нас, людям, работавшим в то время в Белом доме, проведение американской политики сродни управлению большим судном: коррекция курса на несколько градусов может показаться не такой уж большой в данный момент, но со временем пункт назначения будет кардинально отличаться. То, что он делал, он делал в меру. Таким образом, стремясь убедить Эр-Рияд открыть каналы с Тегераном, он делал это мягко, тщательно балансируя преемственность и изменения в ближневосточной политике Соединенных Штатов. И хотя он хотел избежать военных осложнений, его президентство тем не менее было отмечено несколькими дорогостоящими интервенциями: как прямыми, в Ливии, так и косвенными, как в Сирии и Йемене.

В некотором смысле его администрация была экспериментом, который был приостановлен на полпути. По крайней мере, когда речь шла о его подходе к Ближнему Востоку, президентство Обамы основывалось на вере в то, что кто-то другой продолжит то, на чем он остановился. Это было основано на предположении, что его сменит кто-то вроде него самого, возможно, Хиллари Клинтон, но, конечно, не Дональд Трамп.

Политика Трампа делает более вероятной военную конфронтацию, которой он намерен избежать.

Трамп выбрал совсем другой курс (возможно, отчасти движимый простым желанием сделать противоположное тому, что сделал его предшественник). Вместо того, чтобы стремиться к какому-то балансу, Трамп полностью склонился в одну сторону: удвоил поддержку Израиля; полностью присоединился к МБС, Сиси и другим лидерам, которые чувствовали себя отвергнутыми Обамой; вышел из ядерной сделки с Ираном (и ввел при этом тяжелейшие экономические санкции против этой страны, запретив иранцам торговать нефтью и металлами, — прим.) и ревностно присоединился к антииранской оси региона. Действительно, стремясь ослабить Иран, Вашингтон решил противостоять ему на всех фронтах на большей части региона: в ядерной и экономической сферах; в Сирии, где американские официальные лица явно связали продолжающееся присутствие США с противодействием Ирану; в Ираке, где Соединенные Штаты хотят, чтобы хрупкое местное правительство, которое зависит от тесных связей с Тегераном, уменьшило эти связи; в Йемене, где администрация, пренебрегая волей Конгресса, увеличила поддержку коалиции во главе с Саудовской Аравией; и в Ливане, где она добавила санкций против [про-иранской] Хезболлы.

Иран также решил рассматривать регион как свое живописное полотно. Помимо того, что он нарушил собственные обязательства, связанные с ядерной сделкой, он захватил танкеры в заливе; сбил американский беспилотник; и, если верить заявлениям США, использовал шиитских ополченцев, чтобы угрожать американцам в Ираке, атаковал коммерческие суда в Ормузском проливе и ударил по нефтяным месторождениям Саудовской Аравии. В июне этого года, когда беспилотник упал и Трамп задумался о военном возмездии, Иран быстро предупредил Катар, Саудовскую Аравию и ОАЭ, что они понесут ответственность, если они сыграют какую-либо роль в обеспечении атаки США. (Нет никаких оснований полагать, что на этом эффект домино закончился бы; Ирак, Израиль, Ливан и Сирия вполне могли быть втянуты в последующие военные действия.) И в Йемене хуситы усилили свои атаки на саудовские цели, атаки которые могут быть, но могут и не быть, инициированы Ираном, хотя, как минимум, это не вызывает возражений Тегерана. Лидеры хуситов, с которыми я недавно разговаривал в Сане, столице Йемена, отрицали, что действуют по указке Ирана, однако добавили, что они, несомненно, объединят свои силы с Ираном в войне против Саудовской Аравии, если их собственный конфликт с королевством к моменту начала этой войны все еще будет продолжатся. Короче говоря, политика администрации Трампа, которая, как утверждал Вашингтон, будет способствовать более умеренному поведению Ирана и добиваться более жесткой ядерной сделки (идея Трампа состояла в том, чтобы, введя санкции, заставить Иран не только отказаться от программы ядерных вооружений, с чем иранцы были и так согласны, но и заставить Иран свернуть ракетную программу и прекратить финансирование своих прокси в регионе, — прим.) наоборот побудила Тегеран активизировать свою региональную деятельность и игнорировать некоторые из существующих ограничений ядерной сделки. Это приводит к противоречию в ближневосточной политике президента Трампа: он делает более вероятной военную конфронтацию с Ираном, которую он намерен избежать.

Что сейчас имеет значение?

Региональный пожар не является неизбежным; ни одна из сторон не хочет его, и до сих пор все по большей части демонстрировали способность калибровать свои действия, чтобы избежать эскалации. Но даже точно настроенные действия могут иметь непреднамеренные, чрезмерные последствия, учитывая региональную динамику. Еще одна иранская атака в Персидском заливе. Еще один израильский удар в Ираке или Сирии, который пересекает неясную иранскую красную линию. Ракета хуситов, которая убивает слишком много саудовцев или американцев, и ответ, который на сей раз раз нацелен на предполагаемый иранский источник атаки. Шиитское ополчение, которое убивает американского солдата в Ираке. Иранская ядерная программа, которая теперь не скована ограничениями ядерной сделки, превышает неопознанный уровень терпимости Израиля или Соединенных Штатов. Можно легко представить себе, как любой из этих инцидентов может распространяться через границы, в условиях, когда каждая сторона ищет арену, в которой ее сравнительное преимущество является наибольшим.

При таких сохраняющихся рисках дискуссия о том, в какой степени Соединенные Штаты должны дистанцироваться от региона и уменьшить свое военное участие там, является важной, но несколько неуместной. Если какой-либо из этих сценариев реализуется, Соединенные Штаты почти наверняка окажутся втянутыми в него, независимо от того, сделали ли они стратегический выбор в пользу ухода с Ближнего Востока или наоборот.

Поэтому более важный вопрос заключается в том, какого рода Ближним Востоком Соединенные Штаты будут продолжать заниматься или не заниматься. Поляризованный регион с пересекающимися разломами, где местные споры неизменно приобретают более широкое значение, будет по-прежнему подвергаться постоянному риску возгорания и, следовательно, вовлечения Соединенных Штатов в такие процессы, которые окажутся расточительными и изнурительными. Деэскалация напряженности — это не то, что страна может сделать сама. Тем не менее, как минимум, Вашингтон может прекратить усугублять эти трения и, не отказываясь от них и не избегая их, не давать своим партнерам карт-бланш или не допускать их более воинственных действий. Это означало бы прекращение американской поддержки войны в Йемене и давление на его союзников с целью положить конец конфликту. Это означало бы отложить свои усилия по разрушению экономики Ирана, вернуться к ядерной сделке, а затем вести переговоры о более всеобъемлющем соглашении. Это означало бы прекращение карательной кампании Вашингтона против палестинцев и рассмотрение новых путей прекращения израильской оккупации. В случае с Ираком это означало бы, что Багдад больше не должен выбирать сторону между Тегераном и Вашингтоном. А что касается ирано-саудовского соперничества, то Соединенные Штаты могли бы призвать обе стороны работать над скромными мерами укрепления доверия по безопасности на море, охране окружающей среды, ядерной безопасности и транспарентности вокруг военных учений, прежде чем перейти к более амбициозной задаче создания новой, инклюзивной региональной архитектуры, которая начала бы решать проблемы безопасности обеих стран.

Администрация, намеренная следовать этому курсу, не будет начинать с нуля. В последнее время некоторые государства Персидского залива, главным из которых являются ОАЭ, предприняли предварительные шаги по налаживанию контактов с Ираном в целях снижения напряженности. Они увидели растущие риски выхода регионального кризиса из-под контроля и признали его потенциальные издержки. Вашингтон тоже должен это сделать, пока не поздно.